Ирина Вильде - Совершеннолетние дети

Но Дарка уже позвонила, и теперь ничего не остается, как бежать по ступенькам, и не просто бежать, а так, чтобы пятки сверкали. Подумать только — вдруг кто-нибудь откроет дверь и узнает, что это ученицы из «Личеул Украинян» с «ЛУ» на беретиках.

Орыська, хорошо воспитанная поповна, почти плачет. Нет, знаете ли, спасибо за угощение! Спасибо за компанию! Это добром не кончится. Недаром говорят: до поры кувшин воду носит…

Дарке с трудом удалось уговорить подругу пойти с ними к Крамолину есть мороженое. Они будут вести себя прилично. Ладно, Орыська? Ладно, а? Конечно, «ладно», что тут говорить, мороженое есть мороженое, и случай полакомиться выпадает далеко не каждый день.

В кондитерской Лидка «аристократически», на немецком, заказывает три большие порции. Орыська еще с минуту следит за Даркой, но, увидев, как благопристойно Дарка слизывает с ложечки розовое мороженое, успокаивается.

Всякий раз, как кто-то проходит мимо их столика, Лидка с Даркой начинают один и тот же разговор со слов: «Когда я была в Париже…», но это только забавляет Орыську.

Поели, теперь надо платить, но Дарка никак не может найти деньги. Она перелистала все книжки, выбросила из портфеля все, вплоть до вчерашних хлебных крошек, обшарила все карманы, а денег нет. Нет — и кончено! Деньги ведь не шпилька.

— А что теперь будет? — испуганно спрашивает Орыська.

Но Дарка и не думает впадать в панику.

— Я, верно, потеряла их там, в этой пивнушке, или когда мы летели со ступенек… Другого выхода нет, тебе Орыська придется оставить в залог золотую сережку.

У Орыськи на глазах слезы.

— И надо же было затевать все это, Дарка! Я не могу оставить сережку… Во-первых, ее нельзя снять, во-вторых, это память о крестной… И потом… это ужасно неприлично — закладывать вещи… Так поступают только горькие пьяницы и картежники… Я не могу, Дарка!

— Но мы тоже не можем сидеть здесь до ночи! Орыська, я зову официантку!

Дарка стучит ложечкой по тарелке, и мгновенно перед их столиком вырастает девушка, вся в белом, как медицинская сестра.

— Мы платим. Три большие порции. Сколько?

Орыська хватает Дарку за руку:

— Дарка, я не буду!

— Успокойся! — Дарка высвобождает руку, вынимает из кулака помятые деньги и расплачивается.

— Ты свинья! — не может сдержаться хорошо воспитанная Орыська.

— Нет, Орыська, я только очень-очень счастливая!

Орыська не понимает такого счастья. Она прощается с Лидкой и Даркой, им осталось до дому всего несколько шагов.

— Что мы скажем твоей маме, как объясним, где были до сих пор? — спрашивает Дарка.

Лидка отвечает не задумываясь:

— Не знаешь, что ли? Скажем — на последнем уроке была контрольная. Послушай, — приходит Лидке в голову другое. — Я бы не советовала тебе дружить с Сидор.

— Почему? Что ты имеешь против нее? — удивленно спрашивает пораженная Дарка.

Лидка смеется ехидным смешком.

— Она может оказаться опасной для тебя!

— Что ты говоришь? — не понимает Дарка.

— То, что слышишь! Мне говорили, что Сидор читает запрещенные книжки.

У Дарки нет охоты расспрашивать дальше. Она не хочет портить себе этот прекрасный безоблачный день.

Первый час во вторник — урок румынского языка. Каждый вторник у Орыськи матовый от пудры нос и широкая бархатная лента в волосах. Орыська обожает учителя Мигалаке. На уроках она, как верный пес, смотрит ему в глаза, и каждое изменение в его голосе или на лице отражается в ее покорных глазах, как в зеркале. Дарке она рассказывает, что по ночам ей снится комната и дом, в котором он живет: там красные бархатные стены, а высоко под потолком поют золотые птицы. Дарка не понимает восторженного отношения к учителю и не может скрыть своего возмущения:

— Орыська, я тебя знаю! Передо мной нечего ломаться! Мигалаке интересует тебя как прошлогодний снег. Хочешь иметь «форте бине» («очень хорошо») по-румынски, вот и разыгрываешь перед ним турка.

И тут спокойная, набожная (каждое второе слово у нее «грех») Орыська распаляется священным гневом, она возмущена.

— Как ты можешь так говорить! Как ты можешь так обо мне думать! Да… да… я хочу иметь у него «форте бине», только совсем не затем. Совсем не потому… Я думаю: а вдруг, если буду хорошо учиться, он когда-нибудь заговорит со мной на перемене… А вдруг… Какая счастливая у него мама — она может каждый день видеть его… кормить… смотреть на него, когда он спит…

Тут Дарка замолкает. Она не может судить о делах, в которых не разбирается. Ей непонятна сама возможность увлечься учителем, который намного старше, а главное — ведь он не только не ответит взаимностью на чувства Орыськи, но, вероятно, никогда и не заговорит с ней другим голосом, чем с остальными ученицами.