Лео Перуц - Иуда 'Тайной вечери'

- Нет, он давно покинул наш город, говорят, путешествует... Вернемся, однако ж, к "Тайной вечере". Уже который год люди толпами стекаются в монастырь полюбоваться этой росписью, и не только из Милана и со всех концов Ломбардии, нет, и из Венеции, и из герцогства Мантуанского, из отдаленных маркграфств, из Романьи и из еще более дальних краев. Стар и млад, мужчины и женщины; иных даже на носилках приносят. Разряженные как па праздник, вступают они в трапезную. И крестьяне из деревень приходят, и тоже, отправляясь к "Тайной вечере", надевают праздничное платье, а один, говорят, даже осла своего прифрантил. Послушайте моего совета, сударь, и непременно взгляните на роспись мессира Леонардо! Поистине вы должны ее увидеть!

Засим он распрощался.

Наутро Бехайм стоял в монастырской трапезной перед "Тайною вечерей", и когда взгляд его, рассмотревши Христа и Симона-Петра, упал на Иуду, который сжимал в руке кошелек, ему почудилось, будто он получил крепкую оплеуху и голова пошла кругом.

Господи помилуй! - мелькнуло в мозгу. Может, я сплю? Это что ж такое, а? Клянусь Богом, какое гнусное, мерзкое коварство! Да как он только посмел?

Бехайм огляделся по сторонам, в своей горькой обиде ища сочувствия и понимания. Невзирая на ранний час, посетителей в трапезной было много, и все неотрывно смотрели на него, как он стоит перед Иудой, смотрели затаив дыхание, тишина была ровно в церкви, когда колокольчик возвещает пресуществление. Но после, когда он, не желая больше ни на миг оставаться мишенью этих взглядов, в ярости и со всею поспешностью покинул трапезную и выбежал на улицу, люди заговорили наперебой:

- Видал? Иуда смотрел на Иуду.

- Явился, чтоб все его видели! Лучше б заполз поглубже в лес, в глушь, в пещеру или еще куда, подальше от людей!

- Его тянуло сюда, как свинью к дубу.

- Да христианин ли он и ходит ли к мессе?

- Зачем ему месса? На этакой ниве семя Господне не прорастает.

Меж тем Иоахим Бехайм, преисполненный черных мыслей, возвращался в свою гостиницу, ибо твердо решил ни часу в Милане не задерживаться, и в бессильной ярости громко выкрикивал:

- Какая низость! Возможно ли помыслить большее бесчинство?! И при том ведь он уже старик, помирать впору! Вот, стало быть, для чего он меня рисовал! Поделом мне, незачем было связываться с этими художниками и прочим сбродом. Ей-богу, надобно положить конец проискам этого Леонардо, ибо, закоснев в своем недоброжелательстве, он способен натворить невесть сколько зла! Художник? Да из него такой же художник, как из тернового куста виноградная лоза! Клянусь крестом Господним, не больно-то много ума у этого Леонардо, коли он не сумел придумать себе другого Иуды, кроме меня. Высечь бы его за это палкой! Нет, палки мало - в железа его и на галеры!

Он был как раз на Соборной площади, когда ему встретился резчик Симони, который вел за руку маленького мальчика, а рядом с ним шла Никкола. Но Иоахим Бехайм, все еще обуреваемый черными мыслями, сжав кулаки, набычившись и ругаясь по-бемски, прошел мимо, даже и не взглянул на них.

Резчик выпустил ручку ребенка и остановился, обливаясь холодным потом; сердце едва не выскочило у него из груди.

- Это он... Ты видела?

- Да, - ответила Никкола, - видела.

- И ты... до сих нор любишь его? - с трудом выдавил резчик.

- Как ты можешь задавать такие глупые вопросы? - Никкола обняла его за плечи. - Поверь, я бы никогда не полюбила его, если бы знала, что у него лицо Иуды.

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

Вероятно, кое-кто из читателей обратил внимание, что стихи, которые у меня произносит Манчино, весьма сходны со стихами великого французского поэта Франсуа Вийона - того самого, что родился в Париже в 1431 году, с 1448 по 1452 год учился на факультете искусств Парижского университета, написал множество замечательных стихотворений и даже (увы, не дошедший до нас) роман с стихах, действие которого происходит в парижском студенческом квартале, а приблизительно в 1464 году совершенно исчез из поля зрения современников, так что никто не ведает ни где он жил после 1464 года, ни когда он умер.

Но хоть я и признаюсь, что строфы, вложенные мною в уста Манчино, и по форме, и по содержанию сродни стихам Франсуа Вийона, обвинять меня в плагиате все же не стоит. Ведь в этой книге я позволил себе - быть может, весьма дерзко - не просто намекнуть, а вполне однозначно провозгласить, что этот Манчино и есть Франсуа Вийон, школяр, поэт, вагант и вор, который, бесследно исчезнув во Франции, на исходе столетия появляется в Милане; бурная его жизнь протекает поблизости от собора, среди художников, резчиков по дереву и камню, мастеров бронзового литья, а потом наступает конец, бесславный, однако ж, по-моему, не лишенный благородства. Так вот, коль скоро Манчино и есть Франсуа Вийон, он имеет полное право читать стихи Вийона как свои.