Лео Перуц - Маркиз де Боливар

Около дома прелата я встретил моего капрала Тиле, который сидел на земле и выправлял помятый полевой котелок деревянным молотком - киянкой. При этом он насвистывал в ритме марша песенку "Наш кузен Матиас".

- Господин лейтенант! - весело закричал он мне через улочку. - Со вчерашнего дня преисподняя отворилась, и черти кучами бегают по земле!

Он имел в виду герильясов, маленькие отряды которых патрули уже видели вблизи города. Я позвал капрала с собой, потому что опасался запутаться среди окопов и долго не сыскать дорогу к Сан-Роке. Он взял с собой киянку и котелок и зашагал впереди меня.

Облик города за прошлую ночь заметно изменился. Несмотря на отличную, солнечную погоду, рыночная площадь пустовала, да и на улицах мы не встречали водоносов и разносчиков с рыбой и овощами, погонщиков мулов и нищих, которые вечно толкались возле церквей и лавок. Жители попрятались по домам, только женщины порой торопливо перебегали из ворот в ворота.

И все же жизни и шума хватало. Между комендатурой и укреплениями непрерывно носились всадники, нам встречались повозки, мулы с провиантом и шанцевыми инструментами; в какой-то халупе за городскими воротами устроился фельдшер гессенского батальона и, покуривая трубочку, ждал, не привезут ли травмированных.

- Ночные пикеты, - сообщил мне по дороге Тиле, - уже имели перестрелку. На утренний рапорт приволокли трех пленных герильясов. Эти трое выглядели так, будто вылезли прямо из Ноева ковчега. И почему только у всех герильясов, каких я видел, морды как у обезьян, мулов или козлов?

Он подумал немного и предложил свое объяснение удивительного феномена.

- Вероятно, это потому, - добавил он, - что они больше всего едят кукурузу и кашу из желудей, такие вещи, которыми у нас кормят скотину. Да, сегодня они спокойны, но перед рассветом вы могли бы слышать их недалеко от стен. Они ведь собираются в кружок около своего офицера и поют утреннюю молитву. Но мне сдается, это гимн дьяволу Бегемоту, покровителю всяческой нечисти и скотских рож!

Он презрительно плюнул. Тем временем мы вышли к люнету "Mon Coeur"30. В окопах устроились на своих вещевых мешках и вьюках гессенские гренадеры. Два начальствующих офицера - капитан граф Шенк цу Кастель-Боркенштейн и лейтенант фон Дубич - беседовали у горловины люнета, выделяясь своими светло-голубыми куртками с отворотами из леопардового меха. Я сухо поприветствовал их, мне ответили так же. ибо между нашими полками существовала давняя неприязнь со времени Вальядолида, где император на смотру не удостоил и взглядом полк "Наследный принц".

Мы миновали редут и подошли к куртине "Эстрелья" возле первого передового укрепления. Оттуда я отослал обратно капрала Тиле. Людей Брокендорфа я застал за напряженной работой: эта часть укреплений была еще не доведена и до половины. Один взвод покрывал вал фашинами и корзинами с землей, другой занимался оборудованием стрелковых гнезд на кронверке, остальные строили навес. Донон с лопатой в руке осматривал подкоп для мины, чтобы взорвать эту часть укрепления в случае, если будет дан приказ об отступлении за стены города. На земле был разложен его завтрак - хлеб, сыр и бутылка вина, - и тут же - том Полибия о военном искусстве греков.

- Йохберг! - окликнул он меня, поставив лопату у стенки. - Сегодня можешь идти домой. За тебя отдежурит Гюнтер!

- А с чего это Гюнтер? Мне ничего об этом не говорили...

- Да он сам напросился. Можешь поблагодарить за свободный день Монхиту!

И он со смехом рассказал мне о печальном исходе визита Гюнтера к Монхите. Да, Гюнтер явился к ней точно после утренней мессы, извинился, что не принес цветов. Была бы теперь не зима, уж он бы подарил ей букет роз пламенной любви, незабудок верной памяти, "рыцарских шпор" - цветов святого Георгия и еще тюльпанов и фиалок, которые я уж не знаю, что значат на языке цветов.

Потом он заговорил о своей любви и о том, как это для него серьезно, а Монхита велела подать воды со льдом и шоколада и слушала, посмеиваясь, потому что Гюнтер показался ей забавным и безобидным парнем. Она спросила, бывал ли он в Мадриде и правда ли, как говорит ее отец, что там на улицах множество английских сапожников и французских парикмахеров.

Гюнтер не стал распространяться о Мадриде, а завел речь о полковнике, причем настолько твердо, будто тот более всего мечтает о сыне и наследнике. Если он получит ребенка, то Монхита, несомненно, станет его супругой.

При этих словах глазки Монхиты загорелись. Она начала расспрашивать Гюнтера про покойную жену полковника - ибо она хочет во всем походить на нее, но ей еще многому нужно научиться.