Лео Перуц - Шведский всадник

На кромке дороги они попрощались.

- От сердца благодарю тебя, брат, за то, что ты мне помог, - сказал Торнефельд, - Есть еще верность на этом свете! Прощай и вспоминай обо мне в счастливые часы!

* * *

На опушке леса мельник издал резкий свист, и тотчас из-за деревьев вышли трое мужчин - трое здоровенных парней с изуродованными ожогами угрюмыми лицами. Один из них положил волосатую лапу на плечо Торнефельда.

- Что это у нас тут за неженка? - с презрительным смехом спросил он мельника. - Он к нам что, за молочной кашкой пожаловал?

- Убери свою мерзкую лапу с моего плеча! - вскричал Торнефельд. - Я дворянин и к такому обращению не привычен!

- А ну-ка, посмотрим, что ты за дворянин! - засмеялся второй, и оба безжалостно хлестнули Торнефельда кнутами.

- Как вы смеете меня бить? Что я вам такого сделал? - закричал Торнефельд вне себя от ужаса и возмущения.

- А это тебе от нас первый урок! Чтобы ты привыкал помаленьку, засмеялись оба, а потом толчками и ударами погнали его через лес - туда, где горели огни и гудели топки плавильных печей.

Третий человек тем временем подошел к мельнику. Он указал на бродягу, который торопливо, не оглядываясь, поспешал прочь по озаренному луной полю.

- Этот пока может уходить, - сказал мельник, - слишком уж прыткий! В жизни не видал таких бандюг.

- Он что, удрал у тебя из-под носа?

- Нет, - покачал головой мельник. - Никуда он не убежит. Мы с ним еще встретимся. Он говорит, что хочет уйти в шведское войско, но дальше рудников все равно не уйдет. Золото и любовь встали на его пути.

Часть II. СВЯТОТАТЕЦ

С Библией Густава-Адольфа под плащом бродяга пошел своей дорогой через леса и дебри, каменья и болота к "лисьей норе", где скрывались Черный Ибиц и его банда.

Его не страшила мысль о драгунских патрулях, оцепивших "лисью нору". Делаться невидимым и неслышимым было непременной частью его воровского искусства, этому у него могли бы поучиться сами лисы и куницы. Его угнетало другое: он-таки обещал этому глупцу Торнефельду вручить его заветную реликвию лично в руки шведскому королю! Мало того, что это было невозможно, - он просто не хотел этого делать. Сокрытая под его плащом книга должна была принадлежать ему одному. А поскольку опрометчивая клятва тяготила его совесть, он начал мысленно спорить с Торнефельдом, словно тот все еще брел рядом с ним.

- Молчи, мышонок! - со злостью бормотал он. - Ты весь свой век проходил с разинутым ртом, вот и валяй, лови мух дальше, губошлеп, а ко мне не приставай! Чтобы я пошел в шведскую армию? Нет уж, братец, ищи другого дурака, благо их на земле полно, - многие могут посостязаться за колпак с бубенцами... Да я и волоса с головы не срежу ради твоего короля! Если ему нужно твое заветное сокровище, так пусть и разыскивает его сам, а я ради него башмаков трепать не стану. Уж больно дороги мне мои башмаки, а я всеми пятью пальцами готов поручиться, что твой Кари ни за что не раскошелится мне на обновки. Разве что пожалует веревку на шею... Твой король, братец, очень скупой господин. Он, говорят, каждый день пересчитывает кирки и лопаты в своем войске, чтобы ни одна не пропала.

Дорога пошла в гору. Бродяга остановился и перевел дыхание. Продолжив путь, он снова обратился к Торнефельду, на этот раз пытаясь убедить его по-доброму:

- Не думай обо мне плохо, брат мой сердечный! Но уж больно безумная была у тебя затея. Ты хочешь, чтобы я пошел в лагерь шведов? А что там меня ждет? Четыре крейцера в день, холод, голод, побои, тяжелая работа, марши, бои да свинец в брюхо. Да избавит нас Бог от такой жизни! Я вдоволь поел горохового хлеба да супа с соломой и отрубями и теперь хочу отведать приличной еды. Пришло мое время, брат! Твоя реликвия у меня, я надежно сохраню ее, а при случае и воспользуюсь ею. Ты говоришь, я дал клятву? А кто ее слышал? Ганс Никто разве что... Ну что? Где твои свидетели? Нету? Тебе, брат, приснилось мое обещание! Как ты меня называешь? Злодеем и бесчестной шельмой? Ну, парень, хватит! Видно, придется мне тебя отлупить, да так, чтобы у тебя шкура вдоль и поперек полопалась! А то ты все будешь недоволен... Еще одно слово, парень, и...

Он насторожился, учуяв далекое фырканье лошадей, а затем одним прыжком укрылся за сугробом. Это были драгуны. Бродяга отползал от дороги, попутно зарываясь в снег, и больше не думал о Торнефельде.

Когда бродяга наконец добрался до "лисьей норы", день уже был на исходе.

Посреди лесной поляны стояла полуразвалившаяся хижина углежогов; перед входом маячил человек в черном польском кунтуше с мушкетом в руках. Он, очевидно, нес вахту. Над дверью висела ободранная тушка зайца. Перед хижиной горели два костра, а между ними, завернувшись в шубы, вповалку спали люди Черного Ибица - хижина была слишком мала, чтобы вместить всю банду, и могла дать кров лишь немногим. Двое бандитов жарили над огнем куски мяса, насадив их на длинные ножи. Старый костлявый жеребец, привязанный к стоявшему поблизости от дома дереву, мирно жевал солому, то и дело засовывая морду в большую торбу.