Гюнтер де Бройн - Присуждение премии

На улице, которую отбрасываемая домом тень делит на жаркую и умеренную зону, страх уже не так силен. Разумеется, Ирена выбирает солнечную сторону. Каминский воспользовался темнотой подворотни, чтобы оберегающе взять ее под руку. Она замечает это, лишь перестав говорить с собой и с Тео и прислушавшись к тому, что говорит Каминский. Это домогательства.

Она останавливается, вытаскивает его руку из-под своей, но, чтобы не обидеть его, еще некоторое время держит ее и говорит:

— Не разочаровывайте меня!

— В каком смысле? — спрашивает он.

— Вы сами знаете.

Он уверяет, что не знает, понятия не имеет, не имеет даже отдаленного представления. Готов поклясться в этом, прикидывается смущенным, говорит так много и так долго, что Ирена верит в его неведение, его невинность и вынуждена объясниться, что совсем нелегко; и так-то нелегко, а тем более на чужом языке, на котором, при необходимом запасе слов, относительно легко описать методы сбора, хранения и транспортировки свежих фруктов, но который замыкается, когда все дело в нюансах, в тонких различиях между любовью и симпатией, например, между флиртом, ухаживанием и обольщением.

В течение нескольких дней они обращались друг с другом как взрослые, а тут он навязывает ей роль матери, наставляющей ребенка. И именно потому, что она старше, ей эта роль неприятна. Но она должна ее играть, потому что он из своей роли вышел. Он нарушил неписаные законы игры, в которую они играли друг с другом к обоюдной пользе, к обоюдной радости. Она тоже нарушает их тем, что о них говорит. Но это необходимо, коль скоро он позволяет себе такие слова, как: отъезд сделает его несчастным, он должен добиться новой встречи, без нее дальнейшее существование для него немыслимо, он требует ответа — да или нет.

С первого же мгновения их знакомства он показывал ей, как она ему нравится, — взглядами, словами. Тайно и явно хвалил ее, превозносил, достиг в своих комплиментах высот искусства, что было для нее благодетельно. И она не только с признательностью принимала эти благодеяния, но и отвечала на них взглядами, словами, показывая ему, как нравится ей вызывать его восхищение, как сам он ей нравится и главное — как она восхищается его умением флиртовать.

Ребенок, которого не ласкают, чахнет, говорит Ирена и так поворачивает голову, чтобы солнечные лучи грели лицо, а душа взрослого черствеет и уродуется, если ей отказывают в признании. С такой точки зрения комплименты — это проявление любви к ближнему, приятные слова нужны, как хлеб насущный, умелый (то есть без последствий) флирт — витамин для души. Только игра? Конечно, но она имеет смысл и значение лишь в том случае, если остается игрой, если ее не портит серьезность.

Игра эта допускает, говорит она, как бы бесцельно гуляя по северной части центра и все реже перебивая себя указаниями на достопримечательности, вполне допускает, чтобы друг из Народной Польши, этот видный, симпатичный молодой человек был в словах вольнее, чем обычно принято, чтобы он даже, с соблюдением необходимого такта, дал ей понять, что ему было бы приятно разделить с ней постель, — но он не вправе толкать ее туда всерьез.

— Вы неправильно поняли меня, — говорит Ян Каминский и показывает мимикой, каких страданий это стоит ему.

— Играть — значит делать вид, будто все происходит на самом деле, — отвечает Ирена, — это и роднит игру с искусством.

— Но для меня это серьезно.

— В этом-то я и упрекаю вас.

— Вы жестокая, Ирена!

— Я взрослая. И потому знаю, что то, что вы называете серьезным, вызвано долгой разлукой с женой.

— Вы хотите обидеть меня?

— Я хочу, чтобы вы оставались хорошим артистом, Ян, и сейчас, когда пойдете со мной покупать шляпу, — говорит Ирена, уже стоя перед магазином, и волшебством своей улыбки заставляет молодого человека, открывающего перед нею дверь, тоже улыбнуться.

Узкая специальность ассистента д-ра Овербека — литература немецкого романтизма, но его педагогическая деятельность простирается шире, также и на новейшую литературу, которой и посвящен только что начавшийся семинар. Хотя сегодня это у него единственное учебное занятие, он не может сосредоточиться на нем. И пока студенты читают рефераты, он позволяет своим мыслям отвлекаться в сторону.

Сейчас выступает красавчик с длинными черными волосами, пользующийся у девушек тем, в чем ему отказывает наука: успехом. Он начал с длинного пересказа хорошо известной всем книги. Особенность его речи — каждую фразу начинать со слова «потом» — не вызывает веселья, потому что никто не слушает. Кто рисует, кто пишет, кто клюет носом. Ассистент думает о поручении, которое ему не следовало принимать, не прочитав сперва книги. Почему он, собственно говоря, согласился? Потому что это поручение ему лестно? Потому что трудно сказать «нет»? Потому что он хотел еще раз возвыситься над Паулем перед Иреной? Потому что ему нужно загладить какую-то вину перед Паулем?