Джеймс Планкетт: Один зеленый цвет

- Я слышал, вы взяли Недоумка в услужение, - сказал Перселлу отец Финнеган чуть не на следующий день после этого события.

- Да, отец мой.

- Не уверен, что ваш выбор удачен. Во-первых, он, как вы знаете, слабоумный.

- Знаю, отец мой. Но ведь сказано: "Пустите детей приходить ко мне и не возбраняйте..."

- Вы говорите - не возбраняйте, Перселл? - Брови отца Финнегана сошлись на переносице. - Он не посещает мессу... Но, я вижу, вы и это не возбраняете?

- Мне очень жаль, что он не ходит к мессе. Но если бы с вами или со мной обходились, как с Джозефом, неизвестно еще, хотелось бы нам идти на люди.

- Ваше сострадательное сердце делает вам честь, Перселл. Но суть в другом: когда мой викарий осудил его брата за попытку соблазнить младшую дочку Мерфи, Джозеф сказал, что викарию дали на лапу.

Перселл грустно улыбнулся.

- Верно, - продолжал отец Финнеган. - Любой из моих прихожан мог так сказать в припадке раздражения. Зато мессу ни один из них не пропустит. Отец Финнеган был дородный, седовласый, краснощекий. Чтобы побороть природную вспыльчивость, он завел привычку полировать нос пальцем и сейчас усиленно этим занимался. - Возможно, он не отвечает за свои поступки и, наверно, не ведает, что творит. И тем не менее его поведение предосудительно.

Невзирая на все предупреждения, Перселл поселил Недоумка у себя. Они жили в домике сразу за Балликонланом, на взгорке, с которого вечерами открывался вид на отнюдь не залитый огнями город. Балликонлан лежал в долине между двумя взгорками, уже несколько веков он пятился все дальше от реки, порой норовившей выйти из берегов, чем лишил себя возможности хоть иногда да внести какое-то разнообразие в свою жизнь. В первый свой месяц здесь Перселл как-то прошел весь город из конца в конец и обнаружил, что, когда по сигналу одного гудка закрываются мельницы Мерфи, а его же пуговичная фабрика прекращает работу, жителям ничего не остается, кроме как слоняться по центральной площади, где размещено большинство пивнушек, или играть в расшибалочку на зеленой полянке, где дорога на выходе из города разветвляется. Порой железная дорога манила его за собой, и он бесцельно брел по рельсам, поднимался вслед за ними на гору, спускался на вересковые пустоши - безлюдные болотистые просторы, в которых отражалось непередаваемо унылое небо. Время от времени он заглядывал в гостиницу Мерфи, где в баре, перед тем как пойти на боковую, неизменный коммивояжер коротал часок-другой, прихлебывая виски и приводя в порядок счета. Именно в эту пору освоения города его осенила мысль основать хор. Он играл на рояле и на органе и еще в бытность свою помощником учителя в Дублине ставил с учениками оперы в честь окончания учебного года. Через учеников он залучил и кое-какую молодежь сыновей и дочерей соседних фермеров; они же в свою очередь завербовали своих друзей из числа фабричных. Спевки - поначалу совершенно стихийные и для самого что ни на есть узкого круга - постепенно стали притягивать все больше народу. Раз в неделю в школу съезжалась молодежь, по преимуществу на велосипедах, а со временем, когда спевки стали так же стихийно завершаться танцами, на них повадились ходить и те, кто не пел в хоре. Хор разрастался как-то помимо Перселла и приковывал к себе внимание всего города. Молодежь наконец-то почувствовала, что и в Балликонлане есть куда себя девать.

Какое значение имеет его хор, Перселл осознал, только получив письмо от Лейси из Гэльской лиги; Лейси от имени комитета порицал Перселла: как мог тот выбрать темой своей лекции английскую хоровую музыку, когда ирландская музыка находится в столь прискорбном небрежении. Знакомое чувство тоски нахлынуло на Перселла. Не первый год он учительствовал и не первый раз приходилось ему отражать наскоки ревнителей возрождения национальной культуры. Однако у него не хватило мужества оставить без ответа письмо, за которым стояла вся политическая машина, и он пригласил Лейси на репетицию. Он ожидал увидеть облаченного в грубый твид увальня, неистового патриота из какой-нибудь глухой деревушки на берегу Атлантического океана. Вопреки ожиданиям, перед ним предстал лощеный субъект в котелке, с озабоченным выражением лица, которое не скрадывали даже холеные нафабренные усы. На нем была безукоризненно белая рубашка с ослепительным стоячим воротничком и темный костюм. На лацкане у него золотился значок Гэльской лиги. Массивная золотая цепочка, выпущенная двумя симметричными петлями на жилет, придавала ему особую солидность. Лейси приветствовал Перселла по-ирландски, но когда тот ответил ему по-английски, у Лейси явно отлегло от души. Хор исполнил несколько песен, Лейси выслушал их благосклонно, но нетерпеливо.