Владимир Крупин - Во всю ивановскую (сборник рассказов)

— А, — торопливо и натужно смешил я, — ко мне грузин подошел, узнал, что из Москвы. Спрашивает: «Помоги мне купить «медресес». — «Чего?» Он подумал, подумал: «Месердес». Слово это, может, он и не выучит, но «мерседес» купит.

— Они там тебя небось не так провожали?

— Да уж.

— Они хотели тебя из строя вывести, а мы нет. А если что, так мы догоним и перегоним!

— По тостам их не догнать.

Я как-то еще дергался дорассказать о Грузии, ведь я там был впервые, но все выходило наобляп, думал, что вот ведь про Гришу не рассказал, словом, все было так, как на проводах, когда вроде ненужное и торопливо скапанное почему-то потом помнится, хотя главное было в прощанье. Дотянули до последнего, стали торопливо жать руки, я пошел проходить помещения с жуткими названиями «Досмотр» и «Накопитель», отдавая паспорт, оглянулся и стал махать — идите.

И они, тоже смеясь и уже переключаясь, пошли в огромные стеклянные сверкающие двери. А нас быстро вывели на ту сторону аэропорта, объяснив торопливость тем, что рейс международный и нас по пути подсаживали, а такие рейсы не задерживают.

В самолете все было на высшем уровне, кроме еды, разносили даже вино и коньяк.

Из Омска я позвонил в Москву, сильно надеясь, что поездка в Ригу откладывается или вовсе отменена, так бывало. Но — нет. «Радуйся, ты же не куда-нибудь — в Прибалтику», — сказала жена. «Там дождливо, наверное». — «Ну и что, там все равно хорошо. Да и всего-то три дня».

Шел обратно, у лестницы в международный салон остановили два солдата, сверкающие значками, и попросили купить в салоне бутылку. Я глупо спросил, что разве нет в ресторане, и тут же устыдился, какой солдатам ресторан, да и рано, да и в нем все с наценкой, тогда как в буфете салона обычные цены. «Может, пива лучше?» — «Тю, пиво слабое, та мы ж, дядя, вже до дому», — успокоили меня. Я купил ребятам просимое и вынес, за что они с чувством благодарили: «Спасибо, батя!» Вернувшись в салон, я невольно посмотрелся в зеркало, им в отцы я пока вроде не годился.

И опять нас повели предъявлять паспорта, в самолете опять кормили и поили, по радио барабанили объявления о летных правилах и пролетаемых пространствах, в перерывах объявлений, прибавляя звук, глушили судорожными ритмами, в голубом сигаретном дыму носились призраки бортпроводниц.

А все еще шло утро. Солнце, настигая нас с востока, неслось над страной солнечным освобождающим затмением.

И в поезде, и в гостинице моим соседом стел писатель Анатолий. Мы называли друг друга просто по имени. Вот и сейчас было бы странно, называй я Толю в рассказе по фамилии или по имени-отчеству, ведь в повседневной жизни он для меня просто Толя, а я и рассказываю о повседневна кости. Его книга вышла на латышском языке, и он ехал в Ригу именинником. Он — кореец по национальности, восточным человек по образному мышлению, пишущий на русском языке, — пришелся по душе латышским читателям.

Толя вышел из ванной, как и не было дороги, веселый, энергичный. Стал у окна расчесывать свои длинные черные седеющие волосы.

— Это Даугава?

— Да уж, не Ангара.

Широкая Даугава, видная из окна, вдруг осветилась, будто подсвеченная изнутри, — это дальнее солнце отразилось в ней. Осень, сверкнувшая предзимним всплеском Тбилиси и на Байкале, продолжалась. И это сияние, и красивый город в изножье гостиницы не могли не взбодрить.

Я пошел под душ, сказав перед этим:

— В буфет не пойдем, нажимай на кнопку и вели обслужить в номере. Этот их фирменный поезд меня развратил окончательно, не забудь, что перед этим я летел международным рейсом.

— Да еще Грузия.

— О!.. Заказывай. Расскажу.

И вот мы сидели, а официант снимал с тележки и ставил на столик посудины с завтраком. Деликатно подсунул счет под хрустальную тарелку со льдом. Ушел.

— Так немудрено и забыть, что существует уха у костра и магазин сельпо.

— Иногда надо и так. Ну, что там о Грузии?

— Видишь, — начал я, — вот ты пишешь по-русски, и что это: завоевание русской прозы или же эксплуатация русского языка?

— Все сразу. — Толя начал с кофе.

— Вот. Конечно, меня интересует исследование национального характера в современных условиях. А сильнее это заметно, когда национальный характер поставлен в условия другой национальности. В Тбилиси я познакомился с Гришей, вначале за него оскорбился, что он ходит, сшибает у них выпить. Я зашел в хинкальную, взял порцию и стою в сторонке. Только отвернулся — он хвать мою рюмку. Я удивился, а он ставит ее обратно и говорит: «Очень на краю стояла, могла упасть, хотел отодвинуть». Видишь, и на этот случай готово оправдание. Ладно, взял ему, стоим. Он-то сразу понял, что меня можно обшелушить, но и мне интересно. Тут грузин подходит, видимо, тоже стрелок опытный: «Вай, вай, как ты жил, не ел хинкали, чурчхелы не ел, не пил мацони, вай, пай! Как жил этот белый человек, чем питался?» Поставил и ему. Я с деньгами был, знал, куда ехал.