Вильям Александров - Чужие и близкие

— Ну ладно, Женя, будет тебе, ведь не умерла же твоя мама, жива она, — говорила Анна Павловна и гладила Женьку по голове. — Ну вышла замуж за другого — мало ли что в жизни бывает…

Но Женька не успокаивалась, плечи ее содрогались, а бабушка уговаривала ее выпить воды.

— Выпей, Женечка, глоточек сделай, сразу легче будет.

Она всегда была убеждена, что вода помогает в таких случаях. Но и вода не помогла. Женька отпила из стакана, чуть утихла, а потом плечи ее опять колыхнулись и она закашлялась. Она кашляла долго и надсадно, каким-то клокочущим глубоким кашлем, так, что даже у меня стало ныть в груди.

— Господи, Женя, — всплеснула бабушка руками, — где это ты так?

— А, тогда, в степи… Я на снегу лежала, — сквозь слезы говорила она, всхлипывая. — Потом болела, меня выходил и… А вот кашель никак не проходит — вот уж сколько…

— Кто ж тебя выходил?

— Нашлись люди… Дед Митрич, Шурка, доктор один…

— А тетя Поля? Куда она девалась?

— Не знаю. Как в степи меня тогда бросила, так с тех пор ничего не знаю.

— Почему ж ты сразу не вернулась, Женя?

— Сперва плохо еще себя чувствовала. А потом на станцию меня устроили, телеграфисткой я научилась. Работала, деньги получала. И паек…

Она немного успокоилась. Видно, рассказ о том, что было, утешал ее как-то, а мы наперебой стали задавать вопросы. Только Иван Платонович стоял в стороне у окна и молча курил под шумок: занятая Женькой, Анна Павловна не обращала на него внимания.

— Ты хоть бы знать о себе дала, — сказала Анна Павловна. — Ведь мать убивалась как, себя корила. Она, может, оттого и…

Анна Павловна не договорила, но все мы поняли, что она хотела сказать.

— Я посылала телеграмму, — вздохнула Женька, — а ответа не получила. Затерялась, наверно.

— А больше не писала?

— Нет. Больше не писала. А вы откуда узнали, где я?

— Мы?

Анна Павловна, бабушка и я переглядываемся. Мы ничего не знали. Мы понятия не имели, где она.

— Ты о чем, Женя?

— Ну, письмо, которое пришло в милицию. Меня же милиция вызывала.

Мы опять переглядываемся. Ничего не можем понять. И тут взгляд мой падает на майора. Он сосредоточенно курит, глядя в окно, но одним глазом косит сюда и прислушивается. Я вижу, как он прислушивается.

— Иван Платонович, вы ничего не писали насчет Жени?

— Я запрос сделал, — говорит он хрипло. — Попросил милицию начать розыски. Ну, вот они, видимо, и нашли.

Так вот оно, какое дело! Мы тут ахали, охали, горевали, вспоминали, а он пошел и заявил куда надо — и вот, пожалуйста.

Я гляжу на Женьку, на ее осунувшееся, восковое какое-то лицо, и мне ее жаль до боли становится.

— Давайте кушать, — говорю я. — Бабушка, дай-ка нам с Женей поесть.

Мы едим, потом укладываемся. Женька хотела уйти в свой угол, туда, где они спали с Софьей Сергеевной, но бабушка заставила ее лечь у нас.

Я таскаю солому, устраиваю Женьке постель, потом сам укладываюсь. Но в комнате душно, нагретые за день стены излучают тепло, ни малейшего ветерка, все застыло в июльской истоме. Я встаю, иду к арыку, «ополаскиваю лицо и шею. Арык глухо звенит. Перекатывается через валуны, и слабый лунный свет дрожит и разбивается под моими ногами.

Сажусь на камень. Долго сижу так, вдыхая прохладу, и скорее чувствую, чем вижу, как кто-то бесшумно присаживается рядом со мной.

Женька… Она вся какая-то совсем прозрачная, будто стеклянная в этом мутном свете.

— Послушай, — говорю я шепотом, — вот послушай… Как будто музыка звучит, правда?

Если долго прислушиваться к арыку, то начинают звучать скрипки, потом трубы, потом литавры… Все, что хочешь, можно услышать в этом поющем шуме.

— Слышишь?

— Ага, — говорит она. — Как давно не было этого…

В голосе ее щемящая тоска. И я решаюсь спросить у нее то, что давно не дает мне покоя.

— Скажи правду, почему ты раньше не вернулась?.

Она долго молчит, затем говорит тихо:

— А я и сама не знаю. Сначала болела, было страшно. Думала, пропала я теперь, кому я нужна. А потом…

Ну как бы это сказать… Вокруг были совсем чужие люди, но никто не заставлял меня торговать. Меня устроили на работу, я стала зарплату получать и рабочую карточку… — она замолчала, словно вспоминая что-то. — Я ведь знала: вернусь — и тут все пойдет сначала.

— Ну, это ты напрасно, — говорю я. — Софья Сергеевна все время упрекала себя, плакала, говорила, что напрасно послала тебя с этой торговкой.

— Плакала… — с какой-то злой горечью повторяет Женька. — А спутаться с кем-то там это ей не помешало, правда?