Айбек - Детство (Повесть)

Спотыкаясь в темноте, во дворе появляется учительница:

— Несчастье обрушилось на голову парода, слышали, Шаходат-бану?

— Да-да, слышали, — разом отвечают мать и тетя Рохат.

Учительница всходит на террасу, садится у чирака. Обернув вокруг головы один конец платка, другой забрасывает за спину. Говорит:

— Россия — далекая огромная страна. Ни конца ей, ни края нет. Вот, Туркестаном враз овладела. Младший брат мой говорит, что сила царя Николая велика, как у орла, к примеру, и солдатам его будто бы счету нет, как муравьи кишмя-кишат. Но брат говорит, что царь германов, он тоже хитер и коварен. Словом, светопреставление начинается, Шаходат-бану. Пусть сам всевышний сохранит нас, мусульман, пусть он сам будет нам прибежищем и защитой!

— Мусульмане смирные, как овцы, они самые кроткие из всех рабов божьих, — говорит мать.

В разговор вступает из-за дувала тетя Рохат:

— Трудно, ой как трудно будет беднякам! Цены теперь, вот посмотрите, подскочат до самых небес.

Обменявшись новостями, они расстаются — учительница уходит со двора, тетя Рохат слезает с лестницы. Расходятся по домам и мои товарищи. А я еще долго лежу, предаваясь размышлениям.

Приготовив плов, мать велит будить бабушку.

— Бабушка, бабушка, война началась! — тихо шепчу я.

— А? Что он болтает тут? Не накликай лиха! — вздрагивает бабушка.

Я подтверждаю новость. Бабушка сурово хмурит брови:

— Недаром сон у меня был беспокойным, кошмары всякие виделись. Всевышний да смилуется над нами, мусульманами! Николай здорово-таки давил народ, вот ему и наказание. — Она подходит к арыку и шумно плещется, умываясь.

Баи Туркестана, помещики, кулаки радуются. Вопят: «Его величество белый царь вступил в войну. Мы безусловно одолеем врага, закончим поход победой!» Царская полиция держит жителей Ташкента в еще большей строгости. В народе нарастают беспокойство, тревога.

— Остерегаться надо! — шепотом наставляет дед своих подмастерьев и учеников. — В последнее время полиция рыщет всюду, шпионов-соглядатаев развелось видимо-невидимо. У них есть тысячи всяких способов, хитростью, обманом наведут на разговор, а потом возьмут да и схватят. Никогда не жалуйтесь, что жизнь стала тяжелой, что на голову нашу обрушилось много бед и несчастий. Знаю, жизнь наша стала трудной, очень трудной. Но горе и гнев надо таить в себе. В чайханах, на улице помалкивайте. А если заприметите какого соглядатая, сейчас же вставайте и уходите.

— Э, отец, что суждено, того не минуешь, — говорит пожилой подмастерье.

В доме у нас еще чаще, чем прежде, стали собираться соседки. Раньше говорили о ворах, бродягах, о распутных мужьях. Но с началом войны такие разговоры были забыты. «Матка» этих посиделок, старая учительница, рассказывает все, что слышит от родни, от своего младшего брата..

— Слушайте! Нет конца ужасам. Все государства разделились на две стороны. Всюду начались жестокие сражения, — говорит старуха. — Тяжко, тяжко народу, очень тяжко! Сгинуть им, царям, разве нельзя было всем государствам жить в ладу, в дружбе?! У каждой стороны солдатами хоть пруд пруди. На морях корабли гибнут, тонут. Да, все, что я говорю вам, сущая правда, от младшего брата своего слыхала. Особенно велики коварство и хитрость германа: разные там исполинские пушки у них, всякое уму непостижимое оружие. Словом, всего и не счесть.

У всех только и разговоров, что о войне, и о том, что происходит в Ташкенте.

— Ваш Гаффар, сдохнуть ему, принес откуда-то новость, — говорит тетя Рохат, вскидывая сплошные, наведенные усьмой брови и продолжая заниматься разложенной па коленях вышивкой. — Несколько мужчин пили будто бы в чайхане чай. Один бедняга возьми да и пожалуйся на трудность жизни. А в сторонке, неподалеку от них, сидел какой-то незнакомый человек, с виду простачок будто бы, невзрачный такой, с бельмом на глазу, с коротко подстриженной бородкой. А на самом деле он был шпионом-доносчиком, подслушивал, о чем говорят люди. Вот сидит он, будто ничто его не касается, даже нарочно задремал вроде. А тут вдруг как вскочит. «А ну-ка, идем, говорит. Здорово, говорит, ты нажаловался тут, смуту поднял!»— И тащит того беднягу. Тот рот раскрыл, ничего не понимает, дрожит весь с ног до бороды. Люди вокруг незаметно по одному, по одному начали разбегаться. Тот бедняга умоляет со слезами: «У меня, говорит, детишек много. Я допустил ошибку, простите, господин! Я парикмахер многосемейный, каюсь, простите!» А доносчик, сгореть его могиле, и внимания не обращает, все грозит ему. Тут вступились старики, тоже стали просить: «Сынок, говорят, не обижай несчастного, смилуйся!» А доносчик подлый, кричит будто бы: «Идем, говорит, в полицию!»— и тянет того беднягу за руку. Там же, в чайхане был какой-то джигит. Сидел он молча, опустив голову и не вмешиваясь в разговор, а тут вдруг вскочил со своего места и манит доносчика, мол, отойдем, разговор есть к вам. Отвел его в сторону, что-то начал шептать ему нарочно. А тем временем тот бедняга кинулся в окно и убежал. Доносчик набросился было на людей, мол: это вы, Помогли ему бежать, да так ни с чем и ушел. Ваш Гаффар каждый день мешок всяких слухов приносит. Выйдет на базар с вязанкой веников и пока продаст, целую арбу новостей соберет. А что до цен, то они каждый час скачут — все выше и выше.