Джозеф Конрад - Конец рабства

Собственное судно. Уж он-то не собьется с толку. Э, нет, этакая скотина!

А Масси, приняв с довольной улыбкой эту бесхитростную дань своему величию, начинал кричать и колотить кулаками в переборку:

— Заткните глотку, сумасшедший! Дайте мне спать, идиот!

Но горделивая улыбка играла на его губах. Одинокий ласкар [4] Ласкар — матрос индиец или малаец. , державший ночную вахту в гавани, — быть может, юноша, недавно пришедший из лесной деревушки, — неподвижно стоял на темной палубе, прислушиваясь к несмолкаемой пьяной болтовне. Сердце его замирало от благоговейного страха перед белыми людьми, властными и упрямыми людьми, которые неумолимо преследуют свои непостижимые цели, — перед существами, которые говорят со странными интонациями и руководствуются необъяснимыми чувствами и неисповедимыми мотивами.

После ответного крика второго механика Масси еще некоторое время мрачно стоял над люком машинного отделения. Капитана Уолея, который с помощью пятисот фунтов удерживал за собой командование в течение трех лет, можно было заподозрить в том, что он никогда еще не видел этого берега. Казалось, он не в силах был опустить бинокль, как будто приклеившийся под сдвинутыми его бровями. Эти нахмуренные брови придавали ему вид неумолимо суровый, но поднятый его локоть слегка дрожал, а пот струился из-под шляпы, словно в зените внезапно вспыхнуло второе солнце рядом с неподвижно застывшим в небе пламенным шаром, в ослепительно белых лучах которого земля кружилась и сверкала, как пылинка.

Время от времени, все еще не опуская бинокля, он поднимал руку, чтобы вытереть влажное лицо. Капли стекали по щекам, падали, словно брызги дождя, на белую бороду… и вдруг, как будто руководимая необъяснимым и тревожным импульсом, рука его потянулась к сигнальному аппарату машинного отделения.

Внизу прозвучал удар гонга. Сдержанная вибрация парохода, шедшего тихим ходом, совершенно прекратилась, смолкли все звуки, словно великая тишина, объявшая берег, прокралась сквозь железные бока судна и завладела самыми сокровенными его уголками. Иллюзия полной неподвижности, казалось, спустилась на судно с лучезарного голубого купола, который раскинулся над гладью моря, не тронутого рябью. Легкий бриз, пробужденный ходом судна, стих, как будто воздух сделался слишком густым; не слышно было даже тихого журчанья воды у носа. Узкое длинное судно продвигалось, не оставляя за собой ряби, и, словно крадучись, приближалось к мелководью. Унылый монотонный крик ласкара, бросавшего лот, раздавался все реже и реже, и люди на мостике, казалось, затаили дыхание. Малаец у штурвала пристально смотрел на картушку компаса; капитан и серанг не сводили глаз с берега.

Масси отошел от люка и, неслышно ступая, вернулся к тому самому месту на мостике, где стоял раньше. Он усмехался, обнажая ряд крупных белых зубов; в тени под тентом зубы блестели, словно клавиши рояля в полутемной комнате.

Наконец, делая вид, что разговаривает сам с собой, он сказал с преувеличенным удивлением, но не очень громко:

— Остановил машину. Интересно, что будет дальше.

Он выждал, сгорбился и, бросая косые взгляды, склонил голову набок. Потом слегка повысил голос:

— Если бы я осмелился сделать нелепое замечание, я бы сказал, что у вас не хватает мужества…

Но тут ласкар, бросавший лот, вдруг оживился, словно в него вселился какой-то неистовый дух, который блуждал в необъятной тишине берега. Протяжный, монотоннопевучий крик сменился быстрыми, отрывистыми возгласами. Снова и снова погружался лот, со свистом развертывался линь, и слышался всплеск за всплеском. Пароход шел по мелководью, и матрос, вместо того чтобы протяжно выкрикивать сажени, давал глубину в футах.

— Пятнадцать футов. Пятнадцать, пятнадцать! Четырнадцать, четырнадцать…

Капитан Уолей опустил руку с биноклем. Она опускалась медленно, как будто в силу своей тяжести: массивное тело капитана оставалось неподвижным, а возгласы лотового, в которых слышалась тревожная, предостерегающая нотка, проносились мимо его ушей, словно он был глух.

Масси, притихший и внимательно прислушивавшийся, впился глазами в серебрившийся стриженый затылок старика. Пароход, казалось, стоял на месте, но постепенно река начинала мелеть.

— Тринадцать футов… Тринадцать! Двенадцать! — тревожно кричал лотовой ниже мостика.

И вдруг босоногий серанг бесшумно отошел, чтобы украдкой поглядеть за борт.