Николае Виеру - Дикая кошка

После первой затяжки он спросил ее:

— Ты не видела Михая, моего сына, он вроде пришел и ушел, а?

Иоана пожала плечами. Она была красивая, небывало красивая и свежая, будто росная трава. А глаза, бездонные, как два колодца, рассеянно глядели куда-то вдаль. И это не понравилось деду Дорикэ.

— Что с тобой, девонька? — спросил он, попыхивая трубкой. — Глядишь на людей такими глазами, будто и не тут ты, не на земле, а там… — и дед Дорикэ ткнул пальцем в светлое небо и рассмеялся старческим смехом, скоро перешедшим в кашель Иоана молчала. Чуть позже она вдруг встрепенулась и одарила деда Дорикэ такой ослепительной улыбкой, какой улыбаются девушки парням, вернее, одному-единственному.

— Что ты, дочка? — испугался не на шутку дед Дорикэ, забыв, что уже спрашивал один раз.

— Дед Дорикэ, я думаю, так, иногда, зачем человеку дана жизнь?

Дед Дорикэ, делая глубокую затяжку и выпуская дым, услышал хрип внутри, в легких, и опустил голову.

— Кто ж его знает, девонька? Жизнь — чтобы жить.

— Я и сама понимаю, но как жить? Человек, пока молод, думает, он сильный, он все может, а смерть придет, он о многом жалеет, да разве в силах исправить?

Что это с дочкой птицелова?

Овцы вышли из речки и, позванивая колокольцами, принялись пастись, пощипывая пожухлую траву и уткнувшись в нее мягкими влажными мордочками.

Дед Дорикэ кликнул пса, потом достал из-за пояса флуер и заиграл, будто был один, будто и не было рядом Иоаны, дочки Добрина-птицелова.

Светило полуденное солнце. Жара еще не спала, но уже потянуло прохладой с поймы Прута. Дуная не было видно, но доносились тяжелые перекаты и слышно было, как бились его мутные воды о берега и рыбацкие лодки.

Иоана вдруг стряхнула дремоту и порывисто обернулась к деду Дорикэ, взглянув на него. Потом включила на полную мощность транзистор. Дед Дорикэ отнял флуер от губ и сунул его за пояс.

— Ну я пошла, дед Дорикэ, — сказала девушка, вставая с земли. — Я слушала, как ты играешь на флуере, и думала — все проще: в жизни Михая есть одна досадная ошибка, а может, и много их, ошибок.

Дед Дорикэ удивленно таращил глаза на дочку птицелова, не понимая ничего, а она уже удалялась, как всегда томительно покачивая бедрами. И вдруг он поймал себя на мысли, которая уже не раз приходила ему в голову. «Эхма, почему мне не…»

Дед Дорикэ не закончил фразы, не уточнил, сколько молодых лег хотел бы заиметь, чтобы ради него томительно покачивала бедрами Иоана…

Долго дед Дорикэ не спускал глаз с удаляющейся девушки, пока фигура ее не исчезла совсем, не превратилась в маленькую, чернеющую где-то у самого горизонта точку. И только тогда он подозвал пса, улегся на траву и заснул.

СОН ДЕДА ДОРИКЭ: И было так, птицелов, будто я снова стал молодой, как в ту пору, когда это действительно было, и будто проснулся я под утро, вернее, разбудил меня отец (да будет ему земля пухом!): «Мэй, Дорикэ, вставай, какого черта валяешься, проспишь все на свете, вон уже и солнце взошло». Я открыл глаза — какое там солнце, звезд полно в небе, но уже тянуло предутренним холодком. Я поднялся, надел брюки, пошел умываться. Зачерпнул кружкой воды, полил на лицо и грудь и разом проснулся. Отец крикнул из глубины двора, чтобы я выводил лошадей. Я пошел на конюшню, и вывел их, и насыпал корма в торбу. А моя мать (да успокоится она с миром!) укладывала еду в десагу [14] Переметная сумка. , чтобы мы ее взяли с собой в поле.

И будто стояла пора жатвы, мэй, птицелов. Мать подала нам десагу. Я запряг лошадей в телегу. Отец сказал: «Ну, Гидрон! Ну, Тарзан!» Я побежал к воротам, открыл их, а потом залез в телегу. Мать мы не брали в поле. Нам и вдвоем с отцом негде было развернуться. Мы всегда кончали жать первыми в селе. На земельном наделе в два погона [15] Мера площади = 5012 м 2 . , только-то у нас и было, и двум мужикам делать нечего. Закончив с уборкой своего урожая, мы с отцом нанимались поденщиками к кому придется, подрабатывали и так сводили концы с концами. Про что я говорил, птицелов? А… Приехали мы на наше поле, вылезли из телеги. В небе проснулись жаворонки. Потом взошло солнце. Мы жали.

И как наяву вижу я, мэй, птицелов, надел соседей Попеску, земля их рядом с нашей была. Подоспели и они на жатву со всем семейством. Человек пять их было — старик со старухой, два парня, мои одногодки, да младшенькая их, ее ты знаешь, жена она теперь тебе — Катрина. Сказали соседи нам «бог в помощь!» и замахали серпами. Только старик, ня Костаке, немного поотстал, снопы он вязал за теми за четверыми, которые жали. Когда пригрели солнечные лучи, я разогнулся, отер пот со лба. Потом поглядел вокруг и будто впервые увидел Катрину. Мэй, птицелов, не увидел, а так и застыл посреди поля. Батюшка мой заметил, что я не гнусь больше над пшеницей, вспылил: