Евгений Лучковский - Опасная обочина

— Разве я плохо работал?

Начальник колонны вздохнул, тяжело вздохнул Виктор Васильевич.

— Нет, сынок, работал-то ты хорошо. Почти наш стал, да не совсем… Вот потому и не писал бы ты лучше. Все равно мы тебе до конца не поверили.

— Знаете, не понимаю я вас, Виктор Васильевич, — развел руками Смирницкий. Он закурил, раздраженно чиркая спичкой о коробок. — Честно, не пойму.

— Чего же тут не понять? — спокойно и даже как-то задумчиво произнес Стародубцев. — Работал ты руками, писать будешь головой, а для души… ты дело нашел? Есть оно у тебя? Да по мне любой мой, даже не самый хороший, водитель дороже тебя — хорошего.

— Тут вы перебираете, Виктор Васильевич, — обиделся Смирницкий. — Это почему же?

— Почему? — Стародубцев на мгновение задумался. — А потому, что нельзя начать дорогу с середины. Впереди-то будет лишь полдороги. И назад не воротишься. Как же ты ее всю поймешь? Ну как, ответь мне.

Виктор снова попытался улыбнуться:

— Ну что тут ответить? А допустим, я… додумаю начало? Дофантазирую? Ведь это мое право, не так ли? Тема позволяет широко мыслить.

В ответ улыбнулся и Стародубцев, горько улыбнулся, почти по-стариковски:

— Ну а жизнь свою… ты тоже додумаешь? Дофантазируешь? Или ее строить надо? Как дорогу…

Однако Виктор Михайлович Смирницкий, человек, по мнению Стародубцева, не нашедший себя в жизни, был все же опытный журналист. Так или иначе, тертый и битый. И потому он не стал разубеждать человека старой формации, бывшего полковника, чей смысл жизни, а значит, и кругозор на выходили и за пределы тайги. Видел Смирницкий в этом некую ущербность и, хотя понимал, что думать так нехорошо, заставить себя думать иначе не мог. Потому-то он и повел себя дипломатично, как настоящий репортер, который даже в самой невыгодной для себя ситуации все же ухитряется взять интервью у развесившей уши чудаковатой знаменитости.

— Будет вам, Виктор Васильевич, — в примирительном тоне произнес Смирницкий. — Ну что обо мне? Полдороги, дорога… Вон я с Баранчуком спор затеял и… проиграл. Это для меня куда важнее. Проиграл, и все тут.

Виктор Васильевич усмехнулся, искоса глянул на собеседника:

— Да что там он значит — ваш спор? Дело совсем в другом! Эдуард — парень крепкий. Уж он-то свою дорогу с истока начал… И идет по ней твердо.

Виктор Смирницкий про себя усмехался. И понял — клюнуло.

— А с чего она, по-вашему, начинается, дорога? — спросил он невзначай. — Ну хотя бы эта, которую сейчас строите? С чего?

Полковник в отставке задумался, вздохнул, расправил плечи. Снова вздохнул.

— Действительно, с чего же она начинается? Конечно, можно сказать так: новенький корчеватель, глухо урча, развернулся на месте и двинулся на первые кедры… Красиво? То-то. Это для тебя. А я и не помню сейчас, чей самосвал задрал тогда кузов в небо и первые семь кубов грунта ухнули в болото. Потом были десятки, сотни тысяч кубов. С чего? А ни с чего… У каждого свое начало. У одного — корчеватель, у другого — самосвал. Вот, скажем, вобьют в землю пикетный столбик с цифрой «0». Нолевая отметка… ноль километров дороги… Еще и в помине нет ни одного километра железнодорожного полотна, ни одна шпала не коснулась насыпи… Так? Может быть, это начало? Ан нет. Потому что рядом уже давно петляет лежневка — чья-то другая дорога. Хоть и деревянная, да единственная, своя. И все дела!

Наверное, много бы еще полезного из этого монолога почерпнул для себя Виктор Смирницкий, если бы за дверью, ведущей в радиостанцию, не возникли шум, и гам, и даже крики.

Дверь с треском распахивается (что строжайше запрещено Стародубцевым), и на пороге возникает радист, и уши его пылают пуще обычного. За радистом сомкнутыми рядами, сияя, толпится вся гопкомпания, явно желая войти.

— Товарищ, полковник! Виктор Васильевич! — орет Вовочка, — Виктор Васильевич, вот она! Пришла наконец!

Володя яростно размахивает над головой листом бумаги обычного формата.

— Кто? — недоумевает Стародубцев. — Кто пришел?

— Да радиограмма же! — вопит радист. — То есть он — приказ! Читайте!

Стародубцев берет листок из скачущих пальцев радиста и надевает очки.

Он снова перечитывает. И протягивает листок Смирницкому.

— Вот он — приказ о передислокации в сторону горизонта, — говорит Стародубцев. — Может быть, это для кого-то начало? А? Как считаешь, корреспондент? Хорошая тема..

Когда, как и почему приходит тревога?

Что мы знаем, об этом чувстве?

Иногда оно реально и имеет под собой основательную базу для переживаний и волнений.