Герман Кант - Объяснимое чудо

А в нашей истории ничего фантастического нет; тут говорится лишь о том, что Мой отец нашел золото и что все мы очень этому обрадовались, потому как золото не чета обычному свинцу, цинку, меди да латуни.

Не то чтобы я жаждал внести полную ясность, но мне хочется по крайней мере упомянуть, что в ходе своих поисков отец, бывало, извлекал на свет божий и неметаллические ценности, а именно разного рода древесину, а то и пустые бутылки.

Надеюсь, теперь предостережений достаточно и никто не вздумает выражать сомнения насчет бутылок. А ежели какой неисправимый упрямец все же рискнет это сделать, у меня есть чем возразить: где латунь, там и порожние бутылки. С тем же успехом я мог бы сказать: где латунь, там и дохлые канарейки, и прожженные галстуки, и новенькие натюрморты, и годовые подшивки «Церковного вестника», и стеклянные глаза с облупленными зрачками, и эмалированные таблички с надписями «Осторожно, злая собака!» или «Здесь прокалывают уши!», и водопроводные краны без вентилей. Но эти последние, как правило, сделаны из латуни, и потому мой главный аргумент примет следующий вид: где латунь, там и латунь — а раз так, краны мы вычеркнем. Осталось добавить к нашему перечню только золото, то самое золото, которое отец нашел там же, где была латунь и все прочее, и которому все мы очень обрадовались.

Тот, на кого я уповал, начиная эту историю — а именно смышленый читатель, — небось давно сообразил, где мой отец нашел золото, и, пожалуй, обидится, коли я без всякой необходимости стану уточнять. Пусть, однако, примет во внимание, что все это читает не он один, читают и такие, кому каждый раз надо прямо говорить то, что хочешь сказать. Им-то я и говорю (остальные могут передохнуть до следующего абзаца): мой отец… или нет, так в самом деле нельзя; я снова опускаю ногу, которая совсем было приготовилась шагнуть в край плоских, заезженных фраз; решено: останусь с ценителями и не убоюсь гнева тех, в чьей жизни отныне появится еще одна загадка. А в утешение им можно сказать только, что самое большое в мире удовольствие заключено в загадках этого мира. Что бы из нас вышло, не будь мы вынуждены разгадывать загадки? Вот почему я намерен привести здесь старую-престарую истину: жить — значит щелкать орехи загадок. Или еще точнее: человек — щелкунчик!

Мне, разумеется, хорошо известно, что большинство читателей жаждут быстрого развития событий, этакой повести — пробежки по горам и долам бытия, известно и то, какую неприязнь они испытывают к авторам, которые хватают их за рукав и начинают таскать взад-вперед по одному и тому же унылому коридору мысли, и все-таки я позволю себе еще несколько строк во время короткой передышки: удерживаться от пространных разглагольствований велит нам не только оглядка на других, но и оглядка на самих себя. Мы скучать не любим.

Вернемся, однако, в неторопливый поезд воспоминаний.

Итак, к вящей нашей радости, отец нашел золото, но, хотя и сам он и мы, в сущности, должны были бы ожидать этого со дня на день, находка застала нас чуть ли не врасплох.

Золото являло собою качественно новый трофей. Со всеми другими находками отец разделывался в два счета, на сей же раз возникли сложности. А ведь ему и впрямь случалось уже решать проблемы, которые по плечу далеко не каждому. Взять хотя бы истории с музыкантским бунчуком и поющим деревом.

Отец нашел музыкантский бунчук. Один-единственный, конечно. Я располагаю довольно-таки скудными данными, но все же склонен утверждать, что находка двух бунчуков сразу — большая редкость. Отец, во всяком случае, нашел один.

Чтобы обрисовать проблему, достаточно спросить: на что годится бунчук?

Отец решил это в мгновение ока. Он воткнул сей типично военный — ибо столь же роскошный, сколь и бесхитростный — инструмент в грядку с горохом и получил таким образом пугало весьма диковинное, но как нельзя более действенное. Именно в диковинности и заключался весь фокус. Дело в том, что едва крикливо раскрашенные конские хвосты воинственного инструмента зашевелились на ветру, как под ними незамедлительно собралась сгорающая от любопытства птичья стая.

Языкастый читатель возразит, что пугало-де предназначено вовсе не для этого, но его нетрудно угомонить: птицы устремили свои горящие надеждой взоры кверху, а потому им в голову не пришло заняться горошинами у себя под ногами, вдобавок история наша пока не окончена.

Так вот, когда чуть ли не все крылатые обитатели нашей округи, щебеча, сгрудились под конскими хвостами, отец вооружился рогаткой, взял горсть камешков и принялся стрелять… нет, не по сотне воробьев, разумеется, а по язычку металлофона, укрепленного на бунчуке, — причем с особым удовольствием метил в язычок, который, по его словам, звучал в до-диез миноре.