Леонид Иванов - Глубокая борозда

— Тебе, видно, понравилось всех критиковать!

— А что же — критиковать легче всего, — рассмеялся Гребенкин. — А два костра — это… Вот два района — Корниловский и Лабинский. В Корниловском, ты знаешь, дым столбом — шумят. Каждый год обязательно выше всех, в газетах о корниловцах пишут чаще всего как об инициаторах. Одним словом, дровишек в свой костер они бросают все время, и костер горит. А теперь вопрос: что варится на этом костре? Или люди только огоньком интересуются, да, как ребятишки, — помнишь, поди, свое детство? — сырых веток в костер, чтобы дыму больше было. А вот в Лабинском районе дыму этого не пускают, пламени не видно, шуму нет. А ведь на их костре все время кое-что варится. Лабинцы и по животноводству на первое место выползли потихоньку, и по другим делам стали на виду. Так что костер не для костра делается, а для варева…

— Критиковать руководство — самое легкое дело.

Это заявил Обухов. Гребенкин тотчас ответил:

— Но все же не легче, чем подписать рапорт о сдаче семян.

— А ты вот скажи: как же надо руководить?

— На этот вопрос ответ дан давно, — серьезно заговорил Гребенкин. — Руководить — это предвидеть! Если бы ты, товарищ Обухов, предвидел, что сданные семена придется весной завозить, ты бы осенью поставил вопрос перед обкомом: товарищи, семена сдаем! А ты не поставил… Если бы мы предвидели, что к осени не будет нужного количества силосоуборочной техники, не утраивали бы посевы силосных…

…Прения становились все более острыми. Создалось впечатление, что у председательствующего под конец совещания были оставлены самые толковые ораторы. Критиковали областных руководителей, называли фамилии уполномоченных, которые заставляли сеять рано на сорных полях или приложили руку к сдаче семенного зерна.

Выступив последним, секретарь обкома отметил как отрадный факт, что на совещании имели место сильная, справедливая критика и откровенный разговор по самым главным вопросам сельского хозяйства.

В пакете, присланном из редакции, — копия коллективного письма колхозников артели «Сибиряк». Из письма было видно, что Соколов уже не работает председателем, что его место занимает бывший агроном МТС Дмитриев, которого, как говорилось в письме, «колхозники не выбирали и не выберут» своим вожаком. Они просили газету помочь «исправить эту большую несправедливость», напечатать их письмо в газете.

Приехав в Дронкино, я зашел в райком.

— Опять заявление, — недовольно поморщился Обухов. — Держатся за последнего неграмотного председателя… А вообще этот вопрос уже разбирался, — заявил Обухов. — Кто-то из колхоза уже писал в обком, оттуда приезжал инструктор, выяснял… Да, собственно говоря, тут и разбираться нечего: Соколов сам просил. По болезни. Чего старика мучить?

Говоря о Дмитриеве, Обухов заявил так:

— Компания Соколова пытается провалить кандидатуру, предложенную райкомом. Соколов там пятьдесят лет живет. Полвека! Все, наверное, родня ему — вот и… Да, — спохватился Обухов, — собственно, о Соколове-то и речи нет. Колхозники его отвергли, они просят вернуть в колхоз этого… бывшего заместителя — Петрова.

Я заметил, что Петров тоже не имеет специального образования, значит, в районе стало уже двенадцать процентов председателей без образования.

— Это секретарь обкома свеликодушничал: приезжал он в колхоз Калинина, колхозники просят сменить председателя и называют этого заместителя Соколова. Ну, секретарь говорит: «Давайте поддержим инициативу колхозников». Вот и послали. А в сводке, — усмехнулся Обухов, — все-таки шесть процентов.

— Но Дмитриев пока не председатель, не избран.

— Изберут! После конференции сам поеду — изберут!

В колхоз «Сибиряк» я приехал днем. В конторе сказали, что Соколов теперь заходит редко, но, как заметил бухгалтер, «он колхозный огород превратит в золотой клад».

Я отправился на квартиру Соколова, но дома его не застал.

— Давненько что-то не заглядывали, — пожурила меня Матрена Харитоновна. — Или, может, и заглядывали, да уж к новому председателю?

Мы разговорились. Матрена Харитоновна поставила самовар, а с морозу чай был как нельзя кстати.

— А чего произошло? — отвечала на мой вопрос Матрена Харитоновна. — Ничего такого не произошло. Я-то шибко рада за Ивана Ивановича… Он теперь хоть на спокое… Хотя, по правде сказать, и тут весь день с самой зорьки на колхозном огороде. Мы, говорит, столько овощей нарастим, что пол-области прокормим! Веселый такой стал! Навоз возят. А тут обложили каждую семью: сдавай в неделю по ведру золы и по ведру помета птичьего. Вот и выполняем твердое задание, — рассмеялась хозяйка. — Я ему все уши прожужжала: поедем к дочери — хорошо там в совхозе живут, и нас приглашают. Так нет же — ни в какую! «Я, — говорит, — и тут еще могу пользу приносить, да на своей земле как-то спокойней». А за ним уже и из другого района приезжали, — тихо, словно по секрету, продолжала Матрена Харитоновна. — Сергей Устиныч, а вместе с ним ихний секретарь приезжал. Долго уговаривали Ивана Ивановича: поедем, и конец. Колхоз-то уж сильно расписывали: все-то будто там можно быстро поправить, и колхозники про Ивана-то Ивановича будто слышали и попросили самого секретаря поехать пригласить. Уж и я напоследок слово замолвила: «Поедем, Иван Иванович, ведь люди просят, надо уважить». А он ни в какую! И слушать не хочет. «Когда, — говорит, — умру, тогда со своим селом расстанусь…» Да оно, может, и верно, лучше ему здесь… Вот только беспокойство все. Прокурор сколько раз приезжал, допрашивал Иван Ивановича. Недоглядел, вишь. Осенью-то убирали хлеба и ночами. Вот какой-то комбайнер и высыпал зерно на стерню, да, видно, никому не наказал, что хлеб там оставленный. А трактористы зябь пахать стали да кучу и увидели. Ну, тогда акт составили, и все уж забыли, а теперь Ивану Ивановичу на шею это все повесили: недоглядел, вот и отвечай. Оно, конечно, недоглядел. Все-таки, говорят, пудов шестьдесят там было, в кучке-то, и все сопрело… Тяжело это слушать Ивану Ивановичу, тяжело. Посоветовались мы с ним да вчера отвезли в колхозную кладовую десять центнеров своей пшеницы. А теперь и спокойней нам обоим.