Ромен Роллан - Жан-Кристоф (том 2)

Иозиас Клинг и Лаубер, которым хотелось завоевать Кристофа, сначала наперебой подчеркивали свое уважение к нему. Клинг напечатал хвалебную статью о его музыке, а Лаубер, дирижируя оркестром, исполнявшим пьесы Кристофа на одном из концертов общества, старался соблюсти малейшие указания автора. Кристоф был тронут. Но благоприятное впечатление быстро стерлось по неразумию самих господ вагнерианцев. Кристоф не обманывался в людях под влиянием похвал и восторгов. Он был требователен и не желал, чтобы восхищались качествами, отнюдь ему не свойственными, - более того, противоречившими его натуре; для него друг по недоразумению был чуть ли не страшнее врага. А посему Кристоф ни на волос не питал признательности к Клингу, который произвел его в ученики Вагнера и пытался сопоставлять фразы из его Lieder с отдельными местами "Тетралогии", хотя в них только и было общего, что несколько нот в гамме. И он без всякого удовольствия слушал одно из своих произведений, втиснутых - вкупе с какой-то бездарной подделкой под Вагнера - между двумя массивными, как глыбы, отрывками из творений бессмертного Рихарда.

Вскоре Кристоф начал задыхаться в этой молельне вагнеровской секты. Это была та же консерватория, не менее ограниченная, чем старые, и еще менее терпимая к другим, как всякий неофит в искусстве. Кристоф начинал понимать, как он ошибался, придавая самодовлеющее значение форме в области искусства и мышления вообще. Раньше он предполагал, что свет великих идей повсюду следует за ними. Теперь он убедился, что, как бы ни менялись идеи, люди - всегда люди; и в конечном итоге все дело в них: они накладывают свой отпечаток на идеи. Если люди бездарны, раболепны, то даже гениальные идеи, пройдя через их души, становятся посредственными, и клич свободы, брошенный героем, сбрасывающим свои цепи, становится для будущих поколений актом порабощения. Кристоф не мог удержаться, чтобы не высказать своих чувств. Он обрушился на фетишизм в искусстве. Он заявил, что не нужно никаких кумиров, никаких классиков, называться преемником вагнеровского гения вправе лишь тот, кто способен низвергнуть Вагнера и идти вперед прямо, без оглядки на прошлое, кто имеет мужество предоставить умереть тому, что должно умереть, и пребывает в пламенном общении с жизнью. Глупость Клинга заставила Кристофа перейти в наступление. Он стал подчеркивать все то ложное и смешное, что обнаруживал у Вагнера. Вагнерианцы не замедлили упрекнуть его в комичной зависти к их божеству. Кристоф не сомневался, что те самые Клинги и Лауберы, которые боготворили Вагнера после его смерти, первые стали бы душить его при жизни, - в чем он был неправ. У них тоже бывали минуты, озаренные вдохновением; лет двадцать назад они принадлежали к передовому лагерю, но, как большинство, тут и застряли. Человек так слаб, что выдыхается при первом подъеме; очень немногим хватает дыхания, чтобы продолжать восхождение.

Образ действий Кристофа скоро расхолодил его новых друзей. Их поддержка, по существу, была сделкой: они стояли бы за него, если бы он стоял за них; а между тем они поняли, что Кристоф не поступится своим ни на йоту, что приручить его не удастся. Теперь его встречали сухо. Раз он отказывался кадить большим и малым богам, признанным этим кланом, то и ему отказывали в славословиях. Да и произведения его уже не встречали такого приема, как прежде. Некоторые даже выражали недовольство по поводу того, что его имя слишком часто мелькает в программах. Над ним насмехались за спиной, а тем временем критики продолжали свой поход. Отмалчиваясь, Клинг и Лаубер как бы выражали свое согласие с ними. Тем не менее они опасались порвать с Кристофом: во-первых, мозг прирейнского жителя предпочитает полурешения, ничего не решающие и удобные тем, что позволяют затягивать неопределенное положение до скончания века; а кроме того, они рассчитывали в конце концов обломать Кристофа: взять его если не убеждением, то измором.

Но Кристоф опередил их. Если кто-нибудь питал к нему неприязнь, но не желал в этом признаться, пытался обмануть себя и поддерживал с ним приятельские отношения, Кристоф умел доказать приятелю, что в действительности они враги. После одного из вечеров Wagner-Verein'а, где Кристоф наткнулся на стену скрытой враждебности, он, недолго думая, послал Лауберу извещение о своем выходе из общества. Лаубер ничего не понял, а Маннгейм прибежал к Кристофу с намерением все уладить. Кристофа прорвало:

- Нет, нет, нет и нет! Ни слова об этих субъектах. Не хочу я их больше видеть, не могу. Понимаешь? Не могу... Мне так опротивели люди, что я почти не в состоянии смотреть на них.