Ромен Роллан - Жан-Кристоф (том 2)

Даниэль Гехт был сорокалетний мужчина резко выраженного финикийского типа, высокий, хорошо одетый, с умным и неприятным выражением холодного лица, хмурым взглядом, черными волосами и длинной четырехугольной бородой, как у ассирийских царей. Он почти никогда не смотрел в лицо собеседнику, разговаривал грубо, ледяным тоном, и это действовало как оскорбление, даже когда он просто здоровался. Дерзость его была скорее напускной. Конечно, в ней сказывался его презрительный нрав, но еще больше - его скованность и даже какая-то автоматичность. Евреи этого типа не редкость, и общественное мнение не склонно щадить их, расценивая как нахальство эту оскорбительную резкость, а между тем часто она является лишь следствием неизлечимой физической и душевной неуклюжести.

Сильвен Кон представил своего протеже с шутливой торжественностью, расточая похвалы его таланту. Смущенный таким приемом, Кристоф неловко переминался с ноги на ногу, держа в руках шляпу и рукописи. Когда Кон умолк, Гехт, до этой минуты как будто и не подозревавший о присутствии Кристофа, пренебрежительно оглянулся на него и, тут же отведя глаза, сказал:

- Крафт... Кристоф Крафт... Никогда не слышал.

Слова эти подействовали на Кристофа как удар кулаком в грудь. Кровь бросилась ему в лицо.

- Будет время - услышите, - со злостью ответил он.

Гехт даже бровью не повел и невозмутимо продолжал, как будто никакого Кристофа здесь и не было:

- Крафт... Нет. Не знаю.

Он принадлежал к числу людей, для которых вы - ноль хотя бы уж потому, что они с вами не знакомы.

Он продолжал по-немецки:

- Так вы из Рейнской области?.. Удивительно, кто только там не занимается музыкой! По-моему, просто все подряд.

Гехт хотел пошутить, у него не было намерения сказать дерзость, однако слова его покоробили Кристофа. Он собирался возразить, но Кон предупредил его.

- Прошу прощения, - обратился он к Гехту, - хоть на меня не взводите поклепа: я же ничего не смыслю в музыке.

- Это делает вам честь, - заметил Гехт.

- Если для того, чтобы вам понравиться, - нахмурившись сказал Кристоф, - нужно не быть музыкантом, я, к сожалению, вам не подойду.

Гехт, по-прежнему глядя в сторону, продолжал так же равнодушно:

- Вы уже что-нибудь сочинили? Что у вас написано? Lieder, разумеется?

- Lieder, две симфонии, симфонические поэмы, квартеты, сюиты для рояля, музыка для театра, - выпалил раскипятившийся Кристоф.

- В Германии много пишут, - с презрительной любезностью заметил Гехт.

То обстоятельство, что его посетитель написал столько произведений, а он, Даниэль Гехт, о них не слыхал, только усиливало его недоверие к молодому композитору.

- Что ж, я, пожалуй, мог бы дать вам работу, - сказал он, - коль скоро вас рекомендует мой приятель Гамильтон. Мы издаем в настоящее время сборник легких фортепианных пьес - "Библиотеку для юношества". Могли бы вы "упростить" нам "Карнавал" Шумана и аранжировать его для четырех, шести и восьми рук?

Кристоф взбеленился.

- Так вот что вы мне предлагаете? И это мне, мне!

Это наивное "мне" развеселило Кона; но Гехт принял обиженный вид:

- Не понимаю, что вас так удивляет. Это вовсе не легкая работа! А если она вам кажется слишком простой, тем лучше! Там увидим. Вы говорите, что вы хороший музыкант. Вынужден вам верить. Но ведь я вас не знаю.

Про себя он думал: "Послушать этих крикунов, так они заткнули за пояс самого Иоганна Брамса".

Не отвечая ни слова (он поклялся обуздывать свои порывы), Кристоф нахлобучил шляпу и направился к двери. Кон со смехом остановил его.

- Подождите, подождите же! - крикнул он.

И добавил, обращаясь к Гехту:

- Ведь он принес несколько своих вещей, чтобы вы могли составить себе представление о нем.

- А! - отозвался сразу поскучневший Гехт. - Посмотрим, что это такое.

Кристоф молча протянул рукописи. Гехт небрежно скользнул по ним взглядом.

- Что это? "Фортепианная сюита"... "День"... Ах, опять программная музыка!..

Несмотря на кажущееся равнодушие, он читал очень внимательно. Он был отличный музыкант, прекрасно знал свое дело и ничем вообще не интересовался, кроме музыки. С первых же тактов он ясно почувствовал, кто перед ним. Он умолк, продолжая пренебрежительно перелистывать ноты. Талантливость вещи поразила его. Но природное высокомерие и задетое словами Кристофа самолюбие не позволяли ему выразить свои впечатления. Он молча дочитал рукопись, не пропустив ни одной ноты.

- Да, - проговорил он наконец покровительственным тоном, - недурно написано.