Ромен Роллан - Жан-Кристоф (том 3)

- А вот я не опасался! Захотелось вас увидеть, взял и пришел. Если вам это неприятно, я тут же замечу.

- Нельзя заметить то, чего нет.

Они, улыбаясь, посмотрели друг на друга.

Оливье продолжал:

- Я вел себя вчера очень глупо. Боялся, что не понравлюсь вам. Эта застенчивость у меня прямо болезнь какая-то: иногда слова из себя не выжмешь.

- Не жалуйтесь. В вашей стране говорунов достаточно; и такое удовольствие встретить кого-нибудь, кто иной раз и помолчит, хотя бы из робости, даже против собственного желания!

И Кристоф расхохотался, довольный своей шуткой.

- Значит, вы посетили меня потому, что я молчу?

- Да, потому, что вы молчите, а главное - как вы молчите. Ведь молчать можно по-разному. Ваше молчание мне нравится, вот и все.

- Откуда у вас могла возникнуть симпатия ко мне? Вы же меня почти не знаете!

- Уж это мое дело. Я скор на выбор. Если предо мной мелькнет лицо человека, который мне по душе, я, не долго думая, бросаюсь за ним, чтобы его не упустить.

- И вы никогда не ошибаетесь?

- Частенько ошибаюсь.

- Может быть, вы и на сей раз ошиблись?

- Там посмотрим.

- О! Тогда я пропал! Я холодею от одной мысли, что вы за мной наблюдаете; я совсем теряюсь.

Кристоф смотрел с ласковым любопытством на это выразительное лицо, которое то бледнело, то вспыхивало. Чувства отражались на нем, как проплывающие облака в воде.

"Какой нервный мальчик! - подумал он. - Точно женщина".

Кристоф слегка коснулся его колена.

- Бросьте, - сказал Кристоф, - неужели вы думаете, что я пришел сюда с камнем за пазухой? Терпеть не могу, когда люди пускаются в психологические исследования, объектом которых являются их друзья. Единственное, чего я хочу для нас обоих, - это иметь право быть свободными и искренними, отдаваться своим чувствам без ложного стыда, не боясь, что узы дружбы превратятся для тебя в вечные цепи, не боясь впасть в противоречие с самим собой, - я хочу иметь право любить сейчас и уже через мгновение - не любить. Разве так не мужественнее, не честнее?

Оливье задумчиво посмотрел на него и ответил:

- Без сомнения. В этом есть мужество, и оно вам по плечу. Но я - я ведь не такой.

- А я уверен, что и вы сильный, - отозвался Кристоф, - только по-другому. Впрочем, я затем и пришел, чтобы помочь вам быть сильным, если вы пожелаете. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, и потому добавлю - и вы мне поверьте: я уже люблю вас, ничего не предрешая.

Оливье залился румянцем. Скованный смущеньем, он не нашелся, что ответить.

Кристоф рассматривал комнату.

- Плохо вы устроились. У вас что - только одна комната?

- Нет, есть еще чулан.

- Уф! Просто дышать нечем. И как вы ухитряетесь жить здесь!

- Привык.

- Я бы никогда не мог привыкнуть.

Кристоф расстегнул жилет. Ему действительно было трудно дышать.

Оливье подошел к окну и распахнул обе створки.

- Вам в любом городе должно быть трудно, господин Крафт. А по моим силенкам воздуха хватает. Дышу понемногу и везде как-то приноравливаюсь. Хотя, правда, бывает, что иной раз в летние ночи даже мне становится тяжко. Я просто боюсь их, и тогда я до утра сижу в постели, и мне кажется, я вот-вот задохнусь.

Кристоф взглянул на груду подушек, на усталое лицо Оливье и представил себе, как тот задыхается в ночном мраке.

- Переезжайте отсюда, - сказал он. - Зачем вы сидите здесь?

Оливье пожал плечами и равнодушно ответил:

- О, не все ли равно - здесь или в другом месте?..

В квартире наверху затопали тяжелые башмаки. Внизу переругивались два раздраженных голоса. Стены ежеминутно вздрагивали от грохота омнибуса, проходившего по улице.

- Один дом чего стоит! - продолжал Кристоф. - Он насквозь пропитан грязью, удушающей вонью, чудовищной нищетой; как вам не противно каждый вечер возвращаться сюда? Разве вас не берет тоска? Я бы ни за что не согласился тут жить. Уж лучше ночевать под мостом.

- Я тоже мучился первое время. И отвратительно мне все это не меньше, чем вам. Когда я был ребенком и меня водили гулять, от одного вида этих грязных трущоб, набитых людьми, у меня сердце сжималось. Мной овладевал какой-то невыразимый ужас, в котором я никому не смел признаться. Я думал: "Если сейчас вдруг произойдет землетрясение, я погибну и навеки останусь лежать здесь мертвый", - это казалось мне самым страшным несчастьем. Я и не подозревал, что настанет день, когда мне самому, по доброй воле, придется жить в одной из таких трущоб и, вероятно, в ней умереть. Жизнь принудила меня стать менее прихотливым. А отвращение я испытываю до сих пор; но теперь я стараюсь забыть о нем; когда я поднимаюсь по лестнице, я затыкаю уши и нос - выключаю все органы чувств, я точно замуровываюсь в самом себе. А потом, смотрите - там, над крышей, видна верхушка акации. Я сажусь в угол - так, чтобы ничего, кроме нее, не видеть; в сумерках, когда ветер качает деревья, мне чудится, что я далеко от Парижа; никогда шум больших лесов не казался мне таким сладостным, как порою шелковистый шорох этих узорчатых листьев.