Геннадий Гор - Факультет чудаков

Там почти никого не было. Посередине зала стоял одинокий, как кафедра, библиотекарь.

«Не меньше, — подумал Крапивин, — как научный сотрудник. С меньшим сюда не поставят».

Он увидел: склонившись над грудой желтых газет, сидел его приятель. Крапивин тихо подошел, почти подкрался к нему.

— Как у вас, — спугнул он его, — в ваших Западных Европах?

Тот вздрогнул. Они пожали друг другу руки. Приятель с улыбочкой показал на раскрытый номер газеты.

— Совершенно исключительный экземпляр. Орган партии социалистов-революционеров.

— Значит сокращенно: эсэров, — сказал Крапивин, для того чтобы что-нибудь сказать, и без интереса наклонился над газетой. На него глянули:

«Большевики враги свободы и русского народа».

«Ленин — родственник генерала Людендорфа по женской линии…»

«Коммунисты, которые заодно с помещиками».

Крапивин выпрямился. Он зевнул, стараясь скрыть от приятеля зевок ладонью.

— С каких пор вы ударились в политику. С тех пор, как я вас помню, вы были аполитичны.

— Кто вам сказал, что я ударился в политику. Просто я интересуюсь некоторыми вещами. Совершенно исключительный материал. Не правда ли? Статьи, разоблачающие рабоче-крестьянский режим.

— И ничего они не разоблачают, ваши статьи. — Крапивин зевнул вторично, на этот раз явно. — И никого и ничего. Это «арабские сказки». И, как всякие сказки, их забавно читать.

— Я ничего не могу понять, — удивился приятель. — Как же так? Выходит — мы поменялись местами. Вы — за. Я против.

— Ха-ха! — Крапивин громко захохотал бутафорским смехом. — Хо-хо! Я — за них. Я — за большевиков. Я — комсомолец. Крапивин, видите ли, член комсомола с 1915 года. Хо-хо-хо! Вы, коллега, высказываете иногда остроумные вещи. Хо! Однако хватит. Я пришел к вам сообщить одну интересную… Хо-хо! Нет, скажите правду — вы серьезно меня приняли за этого, как их, за сменившего вехи. Хо! Хо! Я вам расскажу одну историю.

Внезапно над ними нависли рыжие усы длинного библиотекаря. Раздался каркающий голос.

— Гражданин, здесь нельзя ни шуметь, ни разговаривать.

— В читальне никого, кроме нас и вас, нет. Кому мы мешаем?

— Гражданин, здесь нельзя разговаривать и шуметь.

— Я охотно вам верю, — сказал Крапивин и нахально прищурился. — Но я одного не могу понять. Будьте любезны объяснить.

— Что?

— Кто вас сделал?

— Как так? — удивился библиотекарь.

— Для чего, — повторил Крапивин, — и зачем?

— Знаете, гражданин, — наконец понял тот, — вы нахал.

— Здесь нельзя ни шуметь, ни разговаривать — передразнили они его и вышли из читальни.

— Я хочу вам сообщить, — начал Крапивин, — нечто такое, что повернет нашу жизнь. Мы снова будем подниматься (до сих пор мы спускались) по лестнице. По лестнице судьбы. Я сообщил, и раскаиваюсь, свою мысль Замирайлову. Он отказался. Разумеется, он поступил как трус и семит. Я не сомневаюсь, что он еврей, этот Замирайлов. Видите ли, его восстановили в правах студента. Он учится. Мне рассказывали — ему помогла… эта, с которой он одно время крутил… Ну знаете, этакая стриженая комсомолочка.

— Да, ведь они же все стриженые, как овцы.

— Хвалю за сравнение. Я хочу вам сказать… Впрочем, ответьте вперед — как вы относитесь к физической работе.

— С детства, — ответил «приятель», надевая пальто, — с детства я занимаюсь по утрам гимнастикой.

— Оставьте вы себе свою гимнастику. Я вас спрашиваю о настоящей физической работе. Дрова рубить, например.

— Короче — я отношусь к физической работе, — сказал «приятель», — как всякий интеллигент. Уверен, также относитесь к ней и вы. Замирайлов, другой, третий. Я только не понимаю, зачем это вам? Вы хотели что-то мне рассказать относительно лестницы, кажется.

— Лестницы судьбы. Нет, сначала вы ответьте, — настаивал Крапивин с непонятным упрямством, — как вы относитесь к физической работе?

— Я уже вам ответил: никак.

Они дошли до ворот университета. Висели объявления: «Все в смычку». «Все в Мопр». «Студентам Арапову и Никитину предлагается получить ордера на кожаные подошвы». «Студентам Великанову и Незабудкину — заплатить членский взнос в кассу взаимопомощи». Студенты Кисель и Киссельман уведомлялись, что они исключены из университета.

— Итак, вы не желаете отвечать на мой вопрос. В таком случае мне нечего вам сообщить.

— Нет, почему же. Я отвечу, если вы так настаиваете. Я отношусь к физической работе двояко: с одной стороны, положительно. С другой — отрицательно. Скорее положительно. Без физической работы немыслимо существование человеческого общества. Не так ли?