Геннадий Гор - Факультет чудаков

Одни из них — их было пятеро — возились около плиты. Другие чистили картошку и разговаривали. Горы картошки валялись на полу.

— По-моему — он прав. Ты вообще против всяких новшеств.

— Ты смеешься? Если он прав, бросим книги. Сожжем книги в плите. Не будем посещать лекций, только семинарии и лаборатории, и из нас непременно выйдут, не правда ли, профессора. Сожжем же книги в плите.

— Ты говоришь про то, чего нет. Ты выдумал себе врага и бьешь. Он вовсе не говорил этого. Он считает книги…

— Про кого вы говорите? — вмешался третий студент. Он чистил рыбу. Липкая чешуя покрывала его руки, передник. Чешуйки были даже на его лице.

— Он совсем не отрицает учебника, — продолжал первый студент. — Он считает лабораторию и семинарий важнее учебника. Его система — практические занятия прежде всего. А книга на втором плане.

— Про кого это вы? — переспросил студент, чистивший рыбу.

— Что ты мне говоришь! Что я не знаю! Он свел на нет лекцию. Его метод приведет к тому, что профессора откажутся читать лекции. Затем, я думаю, ты не будешь отрицать — учебник сокращал время. Теперь же целый год придется не выходить из лаборатории благодаря ему.

— Ну, конечно. Я с тобой согласен. Его система бьет по ленивым студентам. Лень будет невозможна. Учебник располагал к лени. Весь год можно было ничего не делать, посидеть несколько ночей и сдать все зачеты. Не думаю, что ты принадлежишь к породе ленивых.

— При чем тут ленивые. Я просто защищаю учебник, книгу, лекцию.

— Ага, — догадался студент, чистивший рыбу, — вы говорите про Великанова. Так бы и сказали. Действительно, он чудак. Совершенно не читает книг. Не хочет читать. Про него мне передавал Брук. «Поселился, — говорит он, — в нашей комнате студент. Принципиальный противник литературы».

Студенты громко захохотали.

— Нам это нравится.

На котлах, стоявших на плите, заколыхались крышки. Удивительные котлы: они как будто сговорились закипеть трем котлам в одно время. Студент, бросив рыбу, кинулся к плите — снимать крышки. Он попробовал суп. Его лицо стало красным, как у кухарки. В белом переднике, с круглым безбородым лицом, он походил на женщину. Он был важен. Он снял с гвоздя кулек, чтобы насыпать в котлы соли. Он кидал соль пригоршнями, как воду. Постепенно пламя меняло цвет — желтый на красный.

Студенты хохотали.

— Нам это нравится. Великанов! Хо-хо! Великанов. Вот именно — Великанов.

— Великанов — оригинальная фамилия. Тот, про кого мы говорили, тоже Великанов. Кроме того, он ректор. Наш новый ректор.

— Ха-ха! Понимаешь ли ты: «главный повар». Мы говорили про ректора. А ты подсунул нам какого-то Великанова.

«Главный повар» снова чистил рыбу. Чешуйки, как брызги, разметались в разные стороны. «Главный повар» был важен.

— Вы ничего не слышали, — спросил он, — о коммуне? Говорят крышка.

— Ну, не думаю. Не в последний раз варим мы наш коммунальный суп.

— И я того же мнения: не последний. Хотя наше следующее дежурство не раньше чем через три месяца.

Уткин поставил горшок на стол. Он снял крышку. Пар взметнулся к потолку, заволок его лицо. Он достал с полки тарелку, вытер деревянную ложку тряпкой, налил суп в тарелку, гостеприимным движением подвинул тарелку к Ручейку.

— Да, — сказал Уткин, — была у нас коммуна. Вместе пили, ели. А сейчас — нет. В самом деле, может ли тысяча студентов (нас в Мытне не меньше тысячи), может ли тысяча человек есть за одним столом? В нормальных условиях — да, в ненормальных — нет. Я рассуждаю как профессор. Произошла ошибка. Ошиблись мы. Пока нас было шестьдесят (что же ты не ешь?), все шло хорошо. Когда нас стало больше, коммуна развалилась. Коммуна погибла! Как красиво это сказано. Одни обедают в столовке. Другие — дома. В числе их — я. Я перешел на индивидуальное хозяйство. Я купил примус. Я завел горшок. Приобрел чашки, ложки. Я — частный владелец. Я — индивидуалист. Я смеюсь, конечно! Ешь: остынет суп. Я — кулак. Мне не нравятся обеды в столовке. И тебе, я в этом уверен, они не понравятся. Ты поэт. Тебе надо вкусного. Ты поешь мой суп и скажи, нравится ли. Ешь. Что же ты не ешь? Ешь!

Уткин зажег висевшую над столом лампочку. Он весь был воплощением беспокойства. Он спросил:

— Ну, как тебе мой суп?

— Ты мне напоминаешь автора, — пошутил Ручеек. — Хотя ты и есть автор. Автор супа, я хочу сказать. Отзыв о своем произведении ты получишь немедля.

Затем Уткин вышел. Он не хотел мешать Ручейку есть. Он ожидал в коридорчике: понравится ли?