Геннадий Гор - Факультет чудаков

Базиль улыбнулся своей деловитости. Может же он хоть немного отдохнуть от такой деловитости, от такого сухого, чинного распорядка, назначенного на сегодня им самим. Может же он хоть немного помечтать. Но, как ни странно, ему хочется думать как раз о нем, об этом деловом распорядке. Чем суше, чем деловитее, тем кажется он идеальнее в глазах Базиля: «Люди должны служить исполнительными механизмами: шестьдесят человек — сто двадцать рук — ударяют одновременно кувалдами. Так с утра до вечера. Они не должны уставать. Это глупости, что у них голова кружится. Да и пусть кружится. Дело важнее. Искусство не ждет. Искусство должно создавать мировые памятники…»

— Слушай, я тебя обманул…

Базиль оглянулся с досадой. Это был опять тот бурильщик. Он запыхался, спеша к Базилю, рубаха его прилипала к телу.

— Я тебя обманул, — повторял он с комичной тревогой, — я сказал, что целая сотня будет сегодня на околке плиты, так я тебя обманул, парень… Я забыл, что она сегодня на перекате… И все черновые с ней… Гляди вон на пристань. Видишь?

Базиль устремил взгляд на пристань. Покоившиеся на ней монолиты окружала толпа. Через пристань на судно тянулись канаты. Значит, там перекатывают монолиты на судно. Вот куда надо бежать Базилю. Он так хотел видеть это вблизи… Пару колонн, по восемь тысяч пудов каждая, перекатят на палубу плоскодонного судна, как пару бревнышек. Это уже само по себе искусство. Какое счастье, что это случится при нем!

Медленно, точно оттягивая удовольствие, Базиль двинулся с места.

— А там сейчас одного задавило, — тихо сказал бурильщик, — царство ему небесное. Сходи, погляди, молодому все интересно.

Прошло два дня.

Базиль успел окончательно утвердиться в мысли, что искусство требует жертв, как и сама жизнь. Случай с задавленным способствовал укреплению этой мысли. По правде сказать, ему было жалко беднягу, лежавшего с раздавленной грудью в своей пропотевшей, как у всех у них, рубахе. «Но кто сказал, что поступь искусства легка? — думал Базиль. — Архитектура для своего воплощения нуждается в непосредственной тяжести материала, требует камня, а камень давит людей. Таков закон архитектурного искусства, и я готов ему подчиниться».

Через два дня вернулся Шихин. Базиль не успел сказать ему и двух слов: Шихин, лишь только приехав, принялся с лихорадочной спешкой готовиться к приему важных гостей. В самое ближайшее время, может быть завтра, на остров должен прибыть господин главный архитектор в почетной компании с прусским генералом, пожелавшим взглянуть на редкое зрелище.

Кроме того, что нужно было все приготовить к ревизии, Шихин хотел поразить гостей неожиданным эффектом: откалываемый монолит должен был отвалиться от скалы в присутствии гостей, ни раньше, ни позже! А для того надлежало расширить трещину возможно больше, но до известного предела.

Базиль был посвящен в приготовления. Он волновался, сомневаясь в успехе затеи, не зная, как можно предугадать разлом.

Впрочем, не желая встречаться с Монфераном, он не собирался присутствовать при торжестве. Он все еще был в обиде, а по правде сказать, и завидовал — его брала досада, что Монферан живет в созданной им самим для себя эпохе исступленного титанического величия, о которой мечтал Базиль. Этот человек заставляет многие сотни и тысячи рабочих людей ломать и ворочать каменные горы для удовлетворения своей честолюбивой фантазии. Базиль был уверен, что полнощекий француз обуреваем манией величия.

По приезде Шихина работа шла день и ночь, с трехчасовым перерывом на самое темное время белой финской ночи. Наутро всех здешних рабочих перевели во вторую каменоломню, расположенную на дальней оконечности острова: там они станут продолжать работать, там сегодня менее ответственный участок, а сюда перевели оттуда свежие силы, попросту говоря — выспавшихся людей.

Было все приготовлено к разлому: клинья забиты как только возможно глубоко, меж клиньев, в ту же щель, вставлены длинные прочные рычаги, к рычагам прикреплены канаты, тянущиеся к шпилям. В решительный момент шпили начнут действовать, — их с силой завертят люди, — канаты натянутся, рычаги напрягутся, кувалды ударят по клиньям в последний раз, порода застонет — и расколется.

Монферан прибыл в десять часов утра на пароходе, принадлежавшем Берду. Мистер Чарльз Берд, выходец из Англии, был владельцем большого механического и литейного завода в Петербурге и основателем первого пароходства на Неве. Первый пароход его представлял пока диковинку для Петербурга, но этим же летом комиссия по построению Исаакиевского собора наняла у Берда другой его, новый небольшой пароход для буксирования барж с колоннами.