Антанас Шкема - Белый саван

Плач доносился откуда-то отсюда. Антанас глянул на дальнюю скамейку аллеи. На ней лежал какой-то белый сверток. Это был ребенок. Маленького человечка туго запеленали в грязный ситцевый фартук. В свете звезд проступило смуглое морщинистое личико. «Хитро придумано. Ребенок подброшен в богатый квартал». Гаршва взял его на руки. Подкидыш замолчал. «Кажется, его недавно покормили, и ему просто не хватало материнского тепла. Куда его теперь дену? Старое привидение сунуло мне в руки младенца? Чепуха. Тут дела посерьезней». Гаршва вспомнил, что неподалеку, на улице Гедимино, — полицейский участок. Он повернул назад, осторожно держа на руках спокойно дышащего человечка. «Заимею такого, когда женюсь на Йоне. Когда стану известным поэтом и получу государственную премию. Буду брать его на руки, чтобы не плакал. Это совсем не мещанство. Это мистерия. Много минуло времени, пока сформировалась земля. Травы, разные там динозавры. Лайсвес аллея — аллея Свободы. Объяснить это невозможно, но в этом сокрыта правда. Я буду любить Йоне и услышу плач, и услышу смех. Увижу осмысленное личико своего ребенка. Осмысленное, потому что многого еще не дано ему знать в младенчестве. У меня появится эдакий пузырь, и, глядя на него, я сочиню оптимистическое стихотворение. Возможное дело, стану оригинальным и прогремлю на весь мир. Чтобы прославиться в этом веке, нужно писать оптимистические стихи».

Антанас Гаршва вошел в участок. Дежурный полицейский что-то писал.

— Вот, нашел, — проговорил Гаршва, держа человечка возле самого лица, как будто это была дорогая фарфоровая ваза. — На скамейке, у горы Витаутаса.

— Чтобы его черт побрал! — выпалил полицейский. — Уже второй за эту ночь. Опять какую-нибудь еврейскую служанку заломил солдат. Положите его вон туда, на стол. Составим протокол.

Когда Антанас Гаршва вышел на улицу, уже светало. Он выбрал самый короткий путь к дому. Стал взбираться по Тропинке Зари — Аушрос Таку. Внизу лежал Каунас.

Из голубого тумана поднималась Кафедра, высились трубы фабрики Тилманса, проступали излучины Нямунаса, обрывы Линксмадвариса, багряная проплешина в небесах. Почти совсем рассвело. Гаршва добрался до верхней площадки, пройдя всю Тропинку Зари, и остановился там. Облокотился на ветхие перильца. «Хочу жениться на Йоне. Хочу ребенка. Хочу стихов. Хочу денег. Хочу славы. Хочу быть счастливым. Жить хочу», — мысленно произносил Гаршва, словно только что поймал неводом золотую рыбку, отпустил ее и та пообещала выполнить все его желания.

Когда Антанас Гаршва открывает дверь, чтобы выпустить девушку в ярко-красном платье, от которого больно глазам, он видит Эляну. На ней знакомый серый костюм, с серого берета на лицо опущена серая вуаль, и чулки на сей раз в полном порядке. Она беседует с O’Casey.

— Эляна! — окликает Гаршва. Они слышат его и направляются к лифту. Оба. O’Casey с улыбкой спрашивает:

— Не слишком много пассажиров, а, Tony?

— Не слишком, не слишком, — одними губами отвечает Гаршва.

— Я временно отключил девятый. Идите в седьмой и там потолкуйте. Будет работа — позову.

— Спасибо, O’Casey, — шепчет Гаршва.

— Спасибо, мистер O’Casey, — говорит Эляна.

— Всегда готов услужить вам, мадам. — И он открывает седьмой.

— Вам придется поездить, Tony. Понимаешь, если нагрянет менеджер…

— Понимаю. Спасибо.

Гаршва нажимает на рукоятку, и они начинают подниматься.

— Красивый лифт, — замечает Эляна.

— Да. Поскольку отель красивый.

— У меня легонько звенит в ушах.

— Это скоростные лифты, — говорит Гаршва и останавливает кабину на семнадцатом этаже. Но дверь не открывает. Он смотрит на Эляну.

— Ты пришла. Хорошо. Ты пришла. Подними вуаль.

Эляна послушно поднимает вуаль, отбрасывает ее наверх. Гаршва разглядывает родное лицо.

— Ты пришла, — повторяет он.

Они стоят и не шелохнутся.

— Почему ты не впустил меня? — спрашивает Эляна. В свете матовой лампочки она кажется пришельцем из давным-давно утраченного мира. Мадонна Балдовинетти. Время повернуло вспять, прошлое возвращается. Больше не нужно слушать удары ее кулаков в дверь. Шаги удаляются по лестнице, серенькая женщина выходит на улицу и исчезает за поворотом. Прошлое все возвращается и возвращается. Гаршва левой рукой обнимает Эляну, прижимает к себе и целует в губы. Без всякой торопливости, нежно, мягко, как мать. Чудо свершилось. И в этом чуде столько кротости, ласки, как и в губах, лице, теле, дыхании Эляны. Одновременно с этим, не глядя на табло, Гаршва переключает кнопки. Они опускаются вниз и останавливаются на двенадцатом.