Антанас Шкема - Белый саван

произносит Гаршва, расправляясь с остатками индюшатины.

— Негритянские песни? Negro songs?

— Yea.

— А ты все такой же энтузиаст, — отмечает Stanley, запивая индюшатину молоком. Гаршва перестает жевать.

— Это почему же?

— Я испытал то же самое, когда впервые слушал Моцарта.

— Ну а теперь?

У Stanley набрякли веки, глаз почти не видно.

— Больше не слушаешь Моцарта? — Щелочки глаз у Stanley становятся шире, но веки все такие же тяжелые, нависают красноватыми складками. А может, это просто падает на лицо красный отсвет рекламы?

— Yea. Concerto in В flat major. Удивительное larghetto. Эта ария из итальянской оперы пронизана страдальческой красотой. Concerto in D major для скрипки. Рондо грациозно, как моя мать, танцующая мазурку. Знаешь, а моя мать продолжает танцевать мазурку на польских вечеринках. Говорят, вполне прилично. Yea. Симфония-Хафнер. Кажется, allegro con spirito. Сейчас черт в парике поклонится, приглашая на менуэт. Yea. Даже Requim я больше не слушаю. Потому что, подобно Моцарту, достиг конечной точки. Дальше смерть. Правда, частенько слушаю, что мне нашептывает Seagram’s. 7 Crown [47] Марка виски фирмы Seagram’s. , так-то вот.

Негритянки все так же хохочут после каждого сказанного слова.

Женщина-фотограф ест не спеша. У нее неподвижные черты лица. Толстый посыльный о чем-то громко рассказывает.

— Только представьте! Четыре тяжеленных чемодана, будто камнями набитых, и всего… квотер. А ты еще ему растолкуй про подземку. И где улица Halsey в придачу. И что вчера в соседнем отеле обедал Eisenhower. Всякую чепуху знать ему надо. Всего-навсего квотер! А пальто у него из чистой верблюжьей шерсти!

Golden around [48] «Золото вокруг» (англ.) — в сознании героя перемешались обрывки слов процитированной им негритянской песни. . Один из темных квадратов на стене окрашивается светом вспыхнувшей и тут же погасшей звезды — это мигает за окном реклама. Ренуар едва успевает родиться и снова умирает. The trumper of art [49] Фанфары искусства (англ.). . В кафетерий входят два пуэрториканца. Они тараторят по-испански и размахивают руками. Но при этом ухитряются не расплескать апельсиновый сок, который несут в стаканах. У хохочущей негритянки колышется живот. «Вот ловкие, а!» — выкрикивает она. И все хором ей поддакивают. Черный греческий хор в уменьшенном виде. Aroun' aroun’ aroun’ aroun’.

… Звуки «а» и «о» приглушенным эхом отдаются в чащобе — так после сильного ливня над джунглями поднимается то ли туман, то ли пар. По улице проносятся автомобили; пожелтевший клерк уставился в пустую чашку из-под кофе; с главного этажа — main floor lobby — доносится басовитое приглашение к очередным клиентам, но кого зовут и зачем — не разобрать. Aroun’ aroun’ aroun’.

— Что ты там бормочешь?

— Around, — отвечает Гаршва.

— Ты плохо кончишь.

— Это я уже знаю двадцать лет.

— Точнее, плохо кончишь в один прекрасный день.

— Все кончают в один прекрасный день. Вечер. Утро. Ночь.

— Мудрые слова. Ты вроде что-то обдумываешь?

— А ты?

— Метод Сократа.

Гаршва изучающе смотрит на Stenley. Поклонник Моцарта, вдобавок наслышан о Сократе. Вытянутое лицо спившегося шляхтича. Дрожащие руки.

— Послушай, Stanley. А почему ты..?

— Почему работаю здесь, хочешь ты спросить? Временно. Я покончу с собой. Zasvistali-pojechali.

Гаршва не осмеливается допытываться почему. Он пьет молоко и наблюдает за рождающимся и умирающим Ренуаром. Негритянки больше не смеются. Они сдвинули головы и теперь шепчутся, точно заговорщицы. Очевидно, сговариваются убить богатую вдову. Когда она уснет, две останутся стоять на страже в коридоре, а две будут душить вдову подушками. После чего похитят драгоценности и все четверо станут скрываться в Гарлеме. Потом они будут каяться на квартире у черного пророка под звуки тамтамов и труб. Чушь! Ерунда! Вполне возможно, они просто судачат про своих подруг или жалуются на гостей.

— Thomas Wolfe на нескольких страницах описывает человека, который прыгнул из окна на улицу с какого-то там этажа, — говорит Гаршва.

— В литературе все красиво. Даже отвратительные вещи. Кончать жизнь самоубийством отвратительно. Но у меня нет выхода.

— Почему?

— Серьезную причину указать не могу. Посещал школу верховой езды. Учился играть на пианино. И начал пить. Почему? Может, ты мне ответишь? Ведь ты европеец, у тебя наготове традиционные ответы.