Камил Петреску: Последняя ночь любви. Первая ночь войны

Поскольку театр — прежде всего посредством диалога, призванного создавать «иллюзию жизни», — брал на себя задачу дать точное изображение публики и ее разговоров, то и публика, в свою очередь, перенимала со сцены готовые фразы и формулы, и таким образом на основании принципа, который я по аналогии назвал бы принципом сообщающихся умонастроений, произошла настоящая нивелировка авторов и зрителей.

— Не знаю, господа, — скромно философствовал капитан Димиу, не выходя из-за стола, — мне кажется, что жена не может вести себя, как ей вздумается ... ведь здесь затронута честь мужа. — И он вручил денщику свою аккуратно сложенную салфетку.

Я сочувственно улыбнулся капитану — и потому, что считал его правым, и потому, что нуждался в его благосклонности. Я по-рабски подстерегал момент, чтобы попросить его о милости.

— Господин капитан, — капитан Флорою прибегнул к такому обращению, потому что получил звание капитана позже, чем наш командир батальона, — скажите, пожалуйста, неужели вы считаете, что допустимо убить женщину, которая заявляет, что не может тебя любить? Как же так?

— Уж не знаю как, но я оправдал бы того, кто убил жену за то, что она бросила мужа и детей.

Я снова улыбнулся, умильно и одобрительно. Я понимал, что остальных офицеров раздражают мои попытки завоевать расположение начальства. Накануне я вызвался выполнить со своим взводом саперные работы, с которыми не справились другие, и это мое предложение было им противно. Я видел это яснее ясного, но ничего не мог с собой поделать.

Мне показалось, что удобный момент настал, и, поигрывая ножом и вилкой, чтобы не выдать душившего меня смертельного волнения, я прерывающимся шепотом повторил мою просьбу:

— Господин капитан ... вы знаете ... я просил вас ... мне надо в Кымпулунг. Мне необходимо быть там завтра вечером ... Я сегодня все уладил по службе...

Невнятные, неуверенные слова путались, словно мечущиеся по комнате бумажные аэропланчики, которые запускают играющие дети.

Капитан повернулся ко мне с кислым, раздраженным видом.

— Господин младший лейтенант, — он сделал ударение на слове «господин», — я уже говорил вам не один, а десять раз, что нельзя. Нельзя и нельзя. Это не только от меня зависит.

Я побледнел и жалко улыбнулся, словно извиняясь за то, что проглотил столь резкую отповедь.

Но через несколько минут меня охватил горький бессмысленный гнев против всех и вся. Вздор, который я выслушал, стал вдруг невыносимым, саднящим, как ожог, как содранная кожа. Я ждал лишь момента, чтобы излить злость, искал зацепки, обрывка фразы, жеста, чтобы изорваться словно брошенная граната. Неудача всегда приводит меня в такое смятение, что я делаю одну ошибку за другой, словно игрок в рулетку, который, пытаясь отыграться, все время ставит невпопад; сначала два-три раза на красное, потом переходит на черное именно тогда, когда оно уже больше не выходит, затем снова возвращается к красному — и так с ожесточением и без конца. Я способен с незаурядным хладнокровием противостоять даже исключительным обстоятельствам, и в то же время пустяковый инцидент может превратиться для меня в настоящую катастрофу.

Я с достаточной трезвостью отдавал себе отчет в том, что стою на пороге несчастья, ибо в подобных обстоятельствах военные трибуналы, как и уставы, беспощадны и выносят абсолютно не соответствующие проступку приговоры: например, двадцать лет каторжных работ за пощечину вышестоящему по чину. Но в то же время я ощущал, что неподвластен самому себе и качусь под откос, в пропасть.

— Корабу, послушайте, — продолжал капитан Димиу. — Вот вам мое мнение. Вы спрашиваете: как я допускав? ... Как же это можно? — Тут он обернулся, быть может ища прежнего одобрения с моей стороны, но встретил лишь мой холодный взгляд. — В конце концов, разве не так? Она бросает дом, детей ... Говорит тебе: «Оревуар, почтеннейший», — а ты ей ног не переломаешь? Будешь деликатничать: «Всяческого вам счастья, сударыня»?

— Господин капитан. — Корабу не только гораздо позже, чем Димиу, произвели в капитаны, но он был к тому же его подчиненным. — Я вас снова спрашиваю: признаете ли вы любовь по принуждению? Если женщина говорит: «Ты мне больше не нравишься, расстанемся», — можете ли вы ей ответить: «Ты осуждена на всю жизнь, ты не имеешь права на развод». Да?

— Ну, если идет речь о том, чтобы разойтись по всем правилам, тогда, конечно, другое дело ... Я о разводе не говорю. Я говорю о женщине, которая изменяет мужу.