Мигель Сервантес - Назидательные новеллы

Тем не менее Андрес не утвердился в своей ревности, что объяснилось, однако, уверенностью в добродетели Пресьосы, а не уверенностью в своем счастье, ибо всегда все влюбленные считают себя несчастными до тех пор, пока не получат желаемого. Но все же Андрес и Клементе оставались товарищами и большими друзьями, чему много способствовала добрая воля Клементе, а также сдержанность и благоразумие Пресьосы, никогда не дававшей Андресу повода ревновать.

Клементе был немного поэт, как он доказал это стихами, поднесенными Пресьосе; были на то некоторые данные и у Андреса; к тому же оба любили музыку. И вот случилось, что однажды ночью, когда табор стоял в долине, в четырех милях от Мурсии, они, желая развлечься, уселись - Андрес у корней пробкового дерева, а Клементе под дубом, - каждый с гитарой в руках, и, вдохновляясь молчанием ночи, запели следующие стихи, причем Андрес начинал, а Клементе отвечал:

А н д р е с

Клементе, посмотри на полог звездный,

Которым сумрак ночи,

Как день, ласкает очи,

На светочи, висящие над бездной;

И в них ищи сравнений.

Когда дерзнет твой вдохновенный гений.

Чтоб описать ланиты,

Где совершенства красоты сокрыты.

К л е м е н т е

Где совершенства красоты сокрыты.

И где благословенья

Прелестного смиренья

Всем совершенством доброты повиты;

Столь несказанным чарам

Нельзя служить обыкновенным даром,

Но разве лишь небесным,

Высоким, редким, мудрым и чудесным.

А н д р е с

Высоким, редким, мудрым и чудесным,

Еще не сотворенным,

К высотам устремленным,

Сладчайшим стилем, миру неизвестным,

Должно молвы хваленье

Твое прославить имя, восхищенье

И ужас порождая,

И вознести его к пределам рая.

К л е м е н т е

И вознести его к пределам рая

Достойная награда,

Чтоб небо было радо,

Его сладчайшей музыке внимая;

И на земле повсюду

Узнают все, кто только внемлет чуду,

Очарованье слуха,

Блаженство чувств, успокоенье духа.

А н д р е с

Блаженство чувств, успокоенье духа

Сулит сирены пенье,

Дарующей забвенье

И тем, чье сердце безответно глухо.

Прасьоса красотою

Гордится лишь как малою чертою.

О, милая услада,

Венец созданья, восхищенье взгляда!

К л е м е н т е

Венец созданья, восхищенье взгляда,

Ты хороша, хитана,

Ты свежая поляна,

Ты в летнем зное нежная прохлада,

Ты молния, чья сила

И снеговое сердце бы спалила,

Ты непонятной властью

Зовешь к блаженной гибели и к счастью.

По всему было видно, что еще не скоро кончили бы влюбленный и невлюбленный поэты, если бы за спиной у них не прозвенел голос Пресьосы, слушавшей пение. Они насторожились, услыхав ее, и, недвижимые, перейдя в восторженное внимание, стали ее слушать. Она же (не знаю, было ли это внезапное вдохновение или давно уже ей известные стихи) с удивительной находчивостью пропела следующие строки, представлявшие собою как бы ответ певцам:

В этой распре шаловливой,

Где любовь идет закладом,

Не безумно ль ставить рядом

Участь скромной и красивой?

Самый скромный колос хлеба,

Зреющий легко и просто,

Благодатной силой роста

Может вознестись до неба.

И моей невзрачной меди,

Так как ей эмаль - смиренье,

И в богатстве и в значенье

Позавидуют соседи.

Я не сетую, не плачу,

Если кто не мил со мною;

Я сама себе устрою

В жизни счастье и удачу.

Мне бы лишь развить свободно,

Что меня к добру склоняет;

Пусть потом определяет

Так судьба, как ей, угодно.

Там увидим, есть ли сила

У красы моей такая,

Чтоб она, меня венчая,

Мне и голову вскружила.

Если души смертных равны,

Может и душа цыгана

Одного достигнуть сана

И с такими, что державны.

То, что о себе я знаю,

Мне дает на это право;

Ведь любовь знатней, чем слава,

И садится выше к краю.

На этом Пресьоса закончила свое пенье, а Андрес и Клементе поднялись ей навстречу. У них состоялась беседа, причем Пресьоса обнаружила в своих словах столько ума, скромности и остроты, что Клементе вполне оправдал выбор Андреса: ибо до самой последней минуты он все еще колебался, относя скорее за счет молодости и неразумия его чересчур смелое решение.

Наутро табор снялся с места, и цыгане отправились на стоянку в одно селение, приписанное к Мурсии и находившееся в трех милях от этого города; здесь-то и приключилось с Андресом несчастье, едва не стоившее ему жизни.

Вышло так, что, уплатив властям обычный в таких случаях залог, состоявший из серебряных сосудов и вещей, Пресьоса, ее бабка, Кристина с двумя цыганочками, Андрес и Клементе поместились на постоялом дворе одной богатой вдовы, у которой была дочь лет семнадцати-восемнадцати, скорей распущенная, чем красивая; для большей ясности прибавим, что звалась она Хуана Кардуча.