Вальтер Шелленберг - Лабиринт

Риббентроп смотрел на меня в совершенной растерянности. Он все еще не понимал чего я хочу, и чем больше я обьяснял, тем меньше он понимал мои слова. Я дошел до того, что рассказал ему как мы умышленно подкинули ему ложные сведения. Я напомнил Риббентропу о беседе с фюрером, и, наконец, прямо заявил, что позиции разведки сейчас достаточно сильны, и он не сможет впредь нападать на нее. Если вы не за нас, то я должен сделать вывод, что вы против нас.

Здесь он заволновался и рассердился. Он не потерпит личных оскорблений, заявил Риббентроп. Он всегда стремился к разумному рабочему сотрудничеству, но сейчас вынужден считать, что мы отказываемся видеть в министерстве иностранных дел независимое учреждение. Я извинился и заявил, что, по-моему мнению, мы не вполне понимаем друг друга и, если он придает этому какое-либо значение, я готов изложить ему, мой план на бумаге. С презрительной гримасой он ответил:"Спасибо, я обойдусь и без этого."

Тогда я попытался разговорить его, сказав, что было бы, несомненно, очень интересно, познакомиться с его собственными представлениями об организации и методах работы разведки. Он сразу же успокоился и откинулся на спинку стула с дружелюбным жестом. Я понял, что неправильно повел беседу. Мне не следовало начинать с лекции, для начала попросить его поделиться своими взглядами. Без всякого умысла я задел его тщеславие.

Взгляды Риббентропа были совершенно иными. По его мнению, было достаточно располагать десятком-двумя отборных агентов за границей. Они должны были бы распоряжаться большими средствами и собирали бы информацию, главным образом, по собственному разумению. Регулярно получаемой от этих 10-20 человек информации было бы вполне достаточно. детали не играли большой роли в глобальных вопросах внешней политики; решающее значение имели определенные крупные вопросы, возникновение которых можно было бы предвидеть.

Он сказал, что очень доверяет мне лично- от этого заявления я чуть не упал со стула- и он готов сделать все необходимое и обезопасить меня. В любое время он готов взять меня в свою разведывательную службу. здесь, наряду с изучением глобальных проблем, я мог взяться за организацию разведывательной службы, о которой шла речь. Я еще раз обьяснил ему: дело не в личностях, и его предложение меня не интересует но, я не могу согласиться с его мнением. Я полагал, что решающее значение для разведки имеют именно детали, и только с помощью методического научного анализа данных, поступающих от разведывательной сети, можно заложить реальную базу для политиков. Этого невозможно добиться с помощью случайной информации или усилий 10 или 20 человек, как бы они ни были талантливы.

Внезапно у Риббентропа появился усталый вид, и наш разговор закончился. Я обратил внимание,что его лицо перекосилось. Несколько дней спустя я рассказал об этом доктору де Кринишу, которого прежде не раз приглашали к Риббентропу для консультаций. По его мнению, у того было серьезное функциональное поручение, скорее всего связанное с заболеванием почек. Одна почка уже была удалена и, по всей вероятности, пострадала гормональная система. Мы коротко и официально попрощались. Я лишился всех иллюзий. Я понял, что не смогу согласиться с таким человеком ни по одному вопросу. Он никогда не проявит признаков понимания нужд, да и самой необходимости существования разведки.

Для меня было непонятно, что же Гитлер нашел в Риббентропе. Видимо, как и все его окружение, Риббентроп с бюрократической педантичностью воспринимал директивы и четко их выполнял. Поэтому проводимый им внешнеполитический курс превратился в довесок борьбы за власть. Казалось, его поведение определяется внутренним чувством собственной неполноценности - хотя в какой степени это была изначальная черта его психического склада, а в какой степени она в нем развилась и почему, я так и не узнал. Это обстоятельство может многое обьяснить в его представлениях и поступках. К примеру, как еще обьяснить его ненависть к Великобритании? Как еще обьяснить его властность и болтливость?

Его тщеславие и узость кругозора просто шокировали меня. Они ясно показали причины ограниченности нашей внешней политики и глупость ее принципов. И он, и Гитлер, сами по себе, были, очевидно готовы на все, вплоть до того, чтобы в случае необходимости безжалостно принести в жертву германский народ. Во время своей первой беседы с Риббентропом я не вполне отчетливо это понимал, хотя основа для внешней политики такого типа, вероятно, уже была заложена. Но я инстинктивно чувствовал нечто подобное, и мы оба - и он, и я - понимали, что принадлежим к разным мирам.