Вальтер Шелленберг - Лабиринт

Наступление весны 1941 г. прошло почти незамеченным в военном котле под названием Берлин. Я нервничал и ощущуал какую-то тревогу и подспудную неуверенность, будучи не в состоянии определить ее истинную причину. Так или иначе, мне казалось, что я чувствую приближение событий слишком значительных, чтобы быть результатом чьего-то личного воздействия.

Во время прогулок верхом, которые адмирал Канирис и я имели обыкновение совершать ранним утром, мы обычно обсуждали информацию, которая поступала в наши учреждения, к сожалению, во многих случаях дублировавшие деятельность друг друга, что уже само по себе было весьма расточительно. Между нами существовали разногласия в отношении России, и мы спорили по этому поводу в течении многих месяцев. Прежде всего это касалось данных по выпуску продукции русской тяжелой промышленностью. Я оценивал выпуск ими танков гораздо выше, чем Канарис, и был убежден, что они запустили в производство новые модели, превосходящии наши, но Канарис отказывался верить этому. Я пришел к этому заключению в результатедовольно необычного приказа, который Гитлер, желая произвести впечатление на русских, отдал в марте 1941 года; мы должны были продемонстрировать советской военной миссиинаши наиболее передовые танковые заводы и танковые школы, и в связи с этим предстояло отменить все распространявшиеся на них меры безопасности. (Тем не менее, мы не выполнили приказ фюрера и скрыли наши новейшие модели.) Отношение, которое высказывали русские во время этого мероприятия и вопросы, которые они задавали, привели меня к заключению, что они располагают моделями лучшими, чем те, что были у нас. Появлени большого количества танков Т-34 на русском фронте летом 1941 г. подтвердило правоту моих предположений.

Другое расхождение во взглядах возникло в результате того, что Канарис заявил о наличии у него документальных доказательств того, что промышленные центры вокруг Москвы, на северо-востоке, на юге и на Урале, так же как и их главные центры добычи сырья связаны между собой лишь одноколейной железной дорогой. Мое управление получило совершенно иную информацию. Однако Канарис заявил, что его данные проверены, в то время как у нас не было возможности проверить наши.

Отделы армейской разведки "Иностранные армии - Восток" и "Юго-Восток" проделали великолепную работу по объективной оценке информации, да и мы достигли очень хорошего взаимодействия в нашей собственной разведывательной службе. Но приведенные выше разногласия между Канарисом и мной показывают, насколько было сложно для военного руководства, ответственного за маневрирование, провести верную оценку представленной на его рассмотрение информации. Поэтому если материалы не вписывались в их основополагающие концепции, их попросту игнорировали. А поскольку это касалось и высшего руководства, дела обстояли все хуже. Так, Гитлер до конца 1944 года отвергал нежелательную информацию, даже если она была основана на фактах и аргументах.

Отдел оценок (?) "Иностранных армий - Запад" так и не достиг эффективности, сопоставимой с нашей, так как непрекращающаяся смена персонала привела к значительной неопределенности, которая отразилась на их результатах. Сотрудники отдела оценок Люфтваффе страдали по той же самой причине; кроме того, чувство неуверенности было результатом ареста гестапо ключевых работников отдела, оказавшихся членами русской шпионской группы "Красный оркестр". В итоге утраченное доверие так и не удалось восстановить.

Несмотря на склонность Канариса к преуменьшению технических успехов России, в последних разговорах с ним преобладали опасения, что мы окажемся втянутыми в войну на два фронта со всеми вытекающими отсюда опасностями. Мнение Генерального штаба было таково, что наше превосходство в войсках, техническом оснащении и военном руководстве столь велико, что интенсивная кампания против России может быть завершена в течении десяти недель. Собствнная теория Гейдриха, которую разделяли Гитлер и Гейдрих, заключалось в том, что военное поражение настолько ослабит советскую систему, что последующее проникновение политических агентов полностью развалит ее. И я, и Канарис сходились в том, что оптимизм нашего военного руководства был попростунелепым. Кроме того, Канарис так же считал в высшей степени сомнительными политические теории Гейдриха. Действительно, оценка, которую Канарис давал политической мощи русского руководства, была прямо противоположна той, что принадлежала Гейдриху. Он признавался мне, однако, что был бессилен убедить Кейтеля, своего начальника, принять его точку зрения. Кейтель настаивал на том, что запланированные Гитлером меры столь сокрушительны, что советская система независимо от того, насколько она прочна, будет не в состоянии противостоять им.