Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести)

- Я потерял кое-что побольше, чем эполеты, и все-таки продолжаю жить. Да, Вилли. - Он внезапно умолк, но чуть погодя начал снова: - Свое состояние я перевел на ее имя полтора года назад... добровольно. И сделал я это, собственно говоря, больше ради себя, чем ради нее... Я ведь не очень разбираюсь в делах, а она... Нужно отдать ей должное, она очень экономна и очень деловита, так что она и деньгами распорядилась разумнее, чем я когда-либо мог это сделать. Она вложила их в какие-то предприятия, - не знаю точно в какие, да ведь я ничего бы в этом и не понял. Рента, которую я получаю, составляет двенадцать с половиной процентов; это немало, так что жаловаться мне не приходится... Двенадцать с половиной процентов. Но и ни крейцера больше. Вначале я время от времени делал попытки получить аванс, но они оказались тщетны. Впрочем, после второй же попытки я благоразумно от этого отказался, потому что жена полтора месяца отказывалась видеться со мной и поклялась, что я вообще ее никогда в глаза не увижу, если еще хоть раз заикнусь о чем-либо подобном. И тогда... тогда я не захотел рисковать. Она нужна мне, Вилли, я не могу жить без нее. Теперь я вижу ее раз в неделю, раз в неделю она приезжает ко мне. Да, она выполняет наш договор, она вообще самое аккуратное существо на свете. Она еще ни одного дня не пропустила, да и деньги поступают точно - первого и пятнадцатого числа. А летом мы каждый год куда-нибудь уезжаем вместе на две недели. Это тоже обусловлено нашим договором. Но остальное время принадлежит ей.

- А ты, дядя, сам никогда не ходишь к ней? - несколько смущенно спросил Вилли.

- Конечно, хожу, Вилли. В первый день рождества, в пасхальное воскресенье и на троицу. В нынешнем году троица будет восьмого июня.

- А если ты... прости, дядя... если бы тебе пришло в голову в какой-нибудь другой день... В конце концов, дядя, ты ее муж, и кто знает, может быть, ей даже польстило бы, если бы ты как-нибудь...

- Я не могу рисковать, - прервал его Роберт Вильрам. - Однажды, - раз уж я тебе все рассказал, - однажды вечером я ходил возле ее дома взад и вперед по улице битых два часа...

- И что же?

- Она не показалась. А на следующий день я получил от нее письмо, в котором было сказано только, что я больше никогда в жизни не увижу ее, если еще хоть раз позволю себе торчать у ее дома. Вот как обстоит дело, Вилли. И я знаю, если бы даже от этого зависела моя собственная жизнь, она скорее дала бы мне погибнуть, чем выплатила бы раньше срока хоть десятую часть того, что ты просишь. Легче тебе уговорить господина консула, чем мне смягчить сердце "госпожи супруги".

- А что... она всегда была такая? - спросил Вилли.

- Не все ли равно, - нетерпеливо ответил Роберт Вильрам. - Если бы я даже все предвидел заранее, мне это ничем бы не помогло. Я покорился ей с первой же минуты, вернее, с первой же ночи, и эта ночь стала нашей брачной ночью.

- Разумеется, - сказал Вилли, словно про себя.

Роберт Вильрам расхохотался.

- Ах, ты думаешь, она была порядочной девушкой из приличной буржуазной семьи? Ты ошибаешься, мой милый Вилли, она была проститутка. И кто знает, не осталась ли она ею и до сих пор... для других.

Вилли счел своим долгом выразить жестом сомнение; и оно у него действительно было, ибо после всего, что рассказал дядя, ему было трудно представить себе эту женщину молодым и очаровательным созданием. Она упорно рисовалась ему тощей, желтой, безвкусно одетой, востроносой пожилой особой, и на мгновение он даже подумал, не хочет ли дядя, заведомо несправедливо понося ее, просто высказать свое возмущение ее недостойным обращением с ним. Но Роберт Вильрам, не дав ему сказать ни слова, продолжал:

- Впрочем, проститутка - это, быть может, слишком громко сказано. Она была в то время цветочницей. Первый раз я увидел ее у Хорнига года четыре с лишним тому назад. Впрочем, и ты тоже. Да, возможно, ты ее даже помнишь. И в ответ на вопрошающий взгляд Вилли добавил: - Мы еще тогда были там большой компанией; праздновали юбилей певца Крибаума. На ней было ярко-бордовое платье, голубой шарф на шее и белокурые взъерошенные волосы. - И с некоторым злорадством он добавил: - Вид у нее был довольно вульгарный. А на следующий год у Ронахера она выглядела уже совсем иначе и могла сама выбирать себе мужчин. Я, к сожалению, у нее успехом не пользовался. Иными словами: я казался ей недостаточно состоятельным для своего возраста. Ну, а затем произошло то, что часто бывает, когда старый осел дает молодой бабенке вскружить себе голову. Так два с половиной года тому назад я и женился на фрейлейн Леопольдине Лебус.