Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими

Мы тут же бросились на поиски, хотя понятия не имели, для чего отцу вечером, в половине девятого, на путях Силезского вокзала понадобились кусачки. К счастью, на платформе был домик, где хранились инструменты дорожных рабочих, дверь его оказалась незапертой, и среди всякого хлама, попавшегося нам под руки, мы отыскали ножницы для резки проволоки и, схватив их, кинулись обратно.

- Отлично! - воскликнул отец при виде ножниц. - Идемте со мной!

Мы, спотыкаясь о шпалы, пошли за ним.

Вдруг впереди мы услышали глухой треск и стук, и в то же мгновение из-за кулис ночи появился заметенный снегом товарный вагон.

- Вот и Пауль! - кричал отец. - Мы уже почти пришли! Они по ошибке запломбировали его вагон, - задыхаясь, объяснил он. - Когда поезд прибыл, Пауль спал, вот вагон и загнали на запасной путь.

- Отто! - донесся из вагона измученный голос. - Отто, это ты?

- Да! - крикнул отец, уже перекусывая проволоку пломбы; мы втроем рванули раздвижную вагонную дверь, и в свете шипящей карбидной лампы появилась сперва страдальческая седая морда Франца, осла, а потом из темноты позади него - золотой кант на старой капитанской фуражке Пауля Иенте.

Пауль приветствовал нас так, словно вернулся с Северного полюса, даже Эхнатона он несколько раз бурно заключил в объятия.

Правда, Эхнатон в этот вечер интересовался совсем другим, а именно Францем. Все время, что тот, пыхтя и послушно кивая, тащил в направлении парка повозку с пучеглазыми лебедями, оленями, тиграми и прочими принадлежностями карусели, Эхнатон вел его за недоуздок, ободряюще похлопывал по шее и дружески уговаривал, когда осел, дрожа, останавливался перевести дух.

Было еще слишком рано, чтобы идти к месту стоянки Пауля Иенте, поэтому мы прошли мимо собора, позади музея; фрау Фетге дала нам подкрепиться кофе из своего термоса, а Франца мы тщательно со всех сторон обтерли соломой.

После полуночи в парке стало пустеть, теперь Пауль со своей тележкой мог спокойно лавировать среди мерцающих заснеженных дорожек.

Эде-пагода уже закрыл свое заведение и выключил прожекторы; это было хорошо, хоть не все сразу обрушится на Пауля Иенте. Он остался очень доволен этой площадкой.

- Если я здесь не преуспею, Отто, - сказал он, - то где же тогда?

Отец откашлялся и преувеличенно бойко поплевал на руки.

- Ну, за дело! - жалобно крикнул он.

Мы работали до самого утра. К счастью, у Пауля с собой оказалась коксовая печка, иначе мы вряд ли бы управились. Когда за спиной трубящего ангела на крыше собора показался обглоданный край солнца, последний деревянный лебедь был смонтирован. Пауль установил шарманку и заставил Франца сделать пробный круг под звуки "Придите, детки".

Все получилось как нельзя лучше, и что нас особенно обрадовало: Эхнатону это движение карусели доставило удовольствие, впервые мы заметили какое-то подобие улыбки, блеснувшей за его никелированными очками. Но неужто Францу это и вправду нетрудно?

- Ерунда, - сказал Пауль, - вовсе нет, Хопп! Ну-ка, еще разок!

В этот момент на возвышении раздвинулась парусиновая дверь шатра, и оттуда показался красный, как рак, татуированный двухвостой морской девой торс Эде-пагоды; Эде выплеснул воду из таза прямо под ноги Францу; тот в отвращении прижал свои длинные уши и стал как вкопанный.

Эхнатон поджал губы.

- Поосторожнее, сосед, - спокойно сказал Пауль, - ты здесь не один.

Эде-пагода медленно поднял громадную лысую голову, его глазки, утопающие в складках жира, лениво скользнули по детской карусели.

- Господи! - равнодушно произнес он. - Я только сейчас ее заметил!

В это утро нам стало ясно: для того чтобы Пауль преуспел на рождественской ярмарке, должно случиться чудо.

А вечером нас ожидал сюрприз.

Фрау Фетге сообщила, что прибыл Красавчик Оскар. Это немного отвлекло нас от Пауля, мы по всей ярмарке разыскивали Оскара. Наконец мы его нашли. Ему уже не досталось места, и он с горечью в душе стал возле дворца, перед порталом Эос. Он теперь отпустил себе эдакую художественную бороду, которая очень красила его как портретиста. И действительно, то и дело мимо сновали люди, которые всерьез хотели, чтобы он нарисовал их портрет.

Мы попросили Оскара нарисовать портрет Эхнатона, потому что после встречи со своим папашей тот снова загрустил, и даже пуще прежнего. Но случилось как раз обратное: он чуть не расплакался, увидев портрет, причем Оскар нарисовал его очень похоже. Но это, по-видимому, и было причиной слез.