Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими

Однако больше всего жалеет он самого себя. Он и сейчас считает, что судьба была несправедлива, когда впервые заставила его запрячь в тележку собаку и отправиться собирать тряпье и металлолом. Ведь он за такой профессией не гнался, и отец всегда хотел, чтобы он выбился в люди. Но, как порою это случается, однажды пришлось ему этим делом заняться, так оно за ним и осталось.

В старой части города он поселился только после войны. Тогда он думал, что здесь, где все так старо, так обветшало, можно больше насобирать. Но оказалось, что он заблуждался; люди здесь были бедны, а у бедняков любое старье все еще сходит за новое.

С тех пор он разлюбил этот район и мирится с ним только потому, что все здесь такое мизерное. А вот климат в таком близком соседстве с каналом ему совсем не подходит. Но кто сейчас дышит воздухом, который, по его мнению, благоприятен ему? Есть худшие вещи, чем необходимость мириться с сыростью.

И такие дни, как этот, дают горбуну возможность забыть об этом худшем. Идет дождь, железная дверь закрыта на три задвижки, ты один, чего еще желать? Он сидит, опершись локтями о конторку и положив голову на ладони, и беззвучно насвистывает.

На складе, позади него, возится фактотум. Он разговаривает сам с собой, никак не может забыть беду со стеклом. Дождь хлещет по стеклам, сквозь вытертую до блеска железную решетку чернеют обгоревшие окна фабрики мундирных пуговиц, а иногда горбун вдруг видит, как мимо окна по лужам прошлепает пара босых детских ножек, о которые ударяется белый мешочек с хлебом, или мелькнет пара башмаков и голые икры, а то и вовсе развевающиеся штанины брюк.

Странно, но сколько он себя помнит, он всегда жил в полуподвальных квартирах или подвалах, и всегда самым заветным желанием его было жить в мансардном этаже какого-нибудь небоскреба. Однако из этого ничего не выйдет: мышам никогда не сравняться с белками. Но он и не думает признаваться себе в этом, ведь он уже так свыкся с этой мечтой.

То, что он действительно терпеть не может жить у самой земли, что он такой крохотка и кажется самому себе слишком потерянным и мелким, как пылинка, чтобы взять на себя смелость оторваться от земли и жить прямо под небом, - в этом он тоже не признается самому себе никогда.

И все же он еще в детстве больше всего любил прятаться под диван или в подвале, и, по чести говоря, ему следовало бы признать, что и теперь он чувствует себя по-настоящему хорошо, если, подобно брюкве, защищен землей минимум по горб.

Ему было бы не трудно проанализировать эту кроличью потребность, ибо он не глуп, но это заставило бы его предаться размышлениям о самом себе, а этого он не любит. Он питает слишком большое уважение к немытым окнам в своей душе, он охотней смотрит на них, чем в них, и эта мера предосторожности в течение времени получила подкрепление в виде опрометчивого тезиса: кто мал и горбат, тот должен попытаться возместить это за счет строгости и решительности.

Все это вместе взятое привело к тому, что у него нет друзей, ибо кто же простит черепахе ее панцирь? И вот теперь у горбуна остались только Роланд, упряжная собака, и Карл, фактотум.

Это часто приводит его в такое бешенство, что он любой ценой старается испортить отношения и с этими двумя. Но собака труслива, и он кормит ее, да и с фактотумом получается то же самое; и потому они вряд ли покинут его в ближайшее время.

Но как раз эта мысль, которая должна была бы больше всего утешать его, больше всего его и раздражает, ведь она "подтверждает, что в его жизни не изменится ничего, а он считает, что должно измениться все.

Однако именно теперь, бог знает почему (а бог это знает), оконный переплет напомнил ему о кладбище; с этим нельзя мириться, надо доказать, что ты еще жив. И он оборачивается и орет на фактотума. г Он знает, что теперь целое утро не осмелится двинуться с места; но это в конечном счете не важно; важнее всего избавиться от сознания своего ничтожества. И он быстро вызывает в памяти свои деловые поездки, хотя они каждый раз ведут его дальше Каноссы, вспоминает, как он спешит от двери к двери, спрашивая, нет ли металлолома, в то время как фактотум остается возле собаки и сортирует тряпье. Он видит сердито глумливые лица людей, когда кричит на них своим противным фельдфебельским голосом, и видит самого себя, как он вельможно ничтожный стоит перед ними, всякий раз норовя повернуться так, чтобы по возможности не был заметен его горб, хотя такой возможности не существует, ибо он заметен со всех сторон.