Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими

Сгустившиеся надо мной тучи подвергают жесточайшему испытанию все мое мужество, обрекая на отчаянные поступки. Например, послал открытку Кактее по адресу: "Кактусовый парник в оранжерейном раю". Всего два слова: "Как дела?" Сразу открыть ей обуревающие меня чувства было бы слишком опрометчиво; ситуация весьма серьезна.

1 августа. Началось. Делегация квартиросъемщиков взломала замок моей двери и, ворвавшись в комнату (где членам ее пришлось зажимать себе носы), потребовала немедленного удаления удобрения. Затем, как видно, прилив сочувствия все же растопил их сердца и, поспешно удалившись за дверь, они уже оттуда сообщили мне о том, что, так и быть, они согласны на некоторый срок.

Как мне сейчас рассказали, этой поблажкой я обязан держателям цветов в нашем доме, они пригрозили противникам цветов (из каковых состояло проникнувшее ко мне воинство), что начнут настоящую войну с ними, если со мной что-либо случится. Вот какие, оказывается, бывают соседи, а тут живешь себе в сторонке и ничего не знаешь.

Придумать бы теперь, как доставить письмо Кактее для полного удовлетворения на первое время.

Надписав имя адресата и снабдив письмо, как положено, маркой, я попросту бросил его в окошко. Ежели небеса благосклонно относятся к моему чувству, письмо наверняка дойдет.

2 августа. Впервые, привстав с постели, не подвергся нападению обойных розочек. За окном стрижи гоняют белые облака, как стадо потучневших барашков. До этого была у них, луженоголосых, кипучая сходка во дворе, где они располосовали стальными крыльями весь воздух на серебряные ниточки серпантина. Цветочкам, деточкам моим, тоже досталась изрядная толика угощения. Они передавали друг другу пакетик и застенчиво брали из него по конфетке из чистого, освежающего ветра.

4 августа. Только что ворвался ко мне Бруно. Не столько затем, чтобы справиться о моем здоровье, сколько в поисках утешения. Приснилось ему, будто полол он грядки, вырвал Осоку да и выбросил ее в кучу с прочими сорняками. И та вдруг как зашипит: "Подлец треклятый!" И что хуже всего: то был голос его Доротеи. И что же; спрашиваю, посадил ее обратно? Нет, этот болван предпочел проснуться. Не удивительно, что его гак обругали.

5 августа. Наконец свершилось то, на что уже не было, казалось, никакой надежды: цветочки-деточки получили четырнадцать леек воды, сдобренной лошадиными яблочками. Словно вздох облегчения пронесся по склоненным головкам сих праведных страдалиц. Даже бабушкина Араукария, хоть она еще явно не в духе, решилась приподнять свои ветви.

А ведь это был всего-навсего супчик! Как же поправится их здоровье, когда я пересажу их в новые горшки и каждая деточка получит отдельное яблочко на второе!

Опять Примулы клонятся к преувеличениям. Закатывают глазки к небу и аплодируют листочками. Будто не я добыл им удобрение, а кто-то сверху. Трам-тарарам! Гроза... Ну, известного участия неба никто ведь и не отрицал.

6 августа. Впервые после долгого перерыва не пришлось отворачиваться от цветов за завтраком. Ах, сколько самоуважения может сразу придать человеку какой-нибудь портфель удобрения!

А где же это совок с пакетиком? Я бы вернулся, пожалуй, на то место. Теперь вспоминаю: грузовик совсем их перекорежил тогда. Как ни горька потеря, но подслащена она превосходно: цветочки-то сыты!

Мой друг пастор опять дал о себе знать. Пишет, что интендант не дал испариться своему энтузиазму, но послал все же восторженную эпистолу фирме с изъявлениями глубочайшей признательности за высокое качество удобрения. Анютины глазки сего господина и впрямь вымахали выше всяких похвал.

Вот и, поди, разберись тут, кому охота. А может, это искусственное удобрение на что-нибудь и годится?

8 августа. Сенсация. Письмо от фирмы: если я полагаю, что от фиктивных изъявлений благодарности будет толк, то я заблуждаюсь. Единственное, в чем убедило руководство фирмы это подложное письмо, под которым я в своей наглости не постеснялся поставить имя ни много ни мало почтенной духовной особы, так это в том, что я не достоин занимать должности доверенного представителя фирмы и сим могу считать себя освобожденным от соответствующих обязанностей.

Нет, какова глубина самопознания: они так неколебимо убеждены в бессмысленности своей продукций, что даже случайную похвалу не могут квалифицировать иначе как фальшивку.

Так славно взирать на жизнь с более высокой точки зрения. Насколько отвлекает постылый обыденный труд да еще на ниве обмана - от истинного предназначения человека! Ну, разве мог я когда-нибудь раньше всего себя посвятить цветочкам, деточкам моим? Праздность - это невинность души, а труд - сплошное сквалыжничество.