Доди Смит - Я захватываю замок

— Не расскажет он Роуз о поцелуе. И смеяться не станет, — неожиданно сказала я вслух сквозь шум дождя. — Ничего дурного он не сделал — неважно, из каких побуждений. Однозначно не из плохих. Если любишь человека, значит, ему веришь.

Я встала и пошла домой. Несмотря на проливной дождь, мне было тепло.

Слабое утешение согревало меня весь вечер, но на следующее утро исчезло без следа. Нет ничего хуже первых минут бодрствования — не успел открыть глаза, а на сердце уже невыносимая тяжесть. За день мне обычно удается ее сбросить; лучший помощник здесь еда, как бы неромантично это ни звучало. Чем сильнее горе, тем я ненасытнее. Еще помогает сон. Никогда не думала, что сон — удовольствие! А теперь считаю минуты до отбоя. Самый прекрасный миг — ожидание сна в темноте: можно, отогнав печаль, спокойно поразмышлять о Саймоне. Днем я тоже частенько дремлю.

Да, человек, страдающий от неразделенной любви, с аппетитом ест и сладко спит! Наверное, это ненормально? Я — чудовище? А все-таки я несчастна и влюблена, хотя меня постоянно тянет к бутербродам и в кровать.

Еще я позволяю себе неслыханную роскошь — плакать. Слезы меня чудесно умиротворяют. Правда, трудно выкроить для этого время: следы плача нескоро сходят с лица. Утром рискованно — нужно нормально выглядеть к моменту встречи с отцом за обедом; после обеда тоже никак — к пяти возвращается Томас. Удобнее всего ночью, перед сном, но тратить на слезы самые счастливые минуты жалко. Лучшие «рыдательные» дни — когда отец уходит в библиотеку Скоутни.

В среду, в первую неделю ненастья и горя, я отправилась навестить викария: вдруг в его обширной коллекции классической музыки есть пьеса «Овцы могут спать спокойно»? Дождь временно прекратился, но погода стояла холодная, сырая. Истерзанный стихией пейзаж напоминал мою измученную душу. Я собиралась вести себя осторожно, чтобы викарий ни о чем не догадался, но, шлепая по раскисшей годсендской дороге, вспомнила Люси Сноу из романа Бронте «Городок». Может, и мне станет легче, если кому-то откроюсь?

Исповедовать викарию не положено по сану, и вообще, все во мне бунтовало против признаний постороннему человеку — священнослужителю или кому иному. Однако внутренний голос подсказывал, что страдальцу, вроде меня, не помешала бы помощь Церкви. А ведь в прежние счастливые дни Церковь меня не интересовала. Имею ли я право на нее рассчитывать? Нельзя ведь получить страховку, если не платил взносы.

Викария я застала за работой. Кутаясь в лохматую меховую полость, он писал черновик проповеди. Обожаю его кабинет! Вся комната обшита старыми зелеными панелями, только одна стена от пола до потолка загорожена книжными полками. Куда ни глянешь, везде чистота и порядок. Экономка старается.

— Черновик удался! — просиял викарий. — Теперь можно отложить работу и развести огонь.

Скоро в камине весело затрещали, заискрились дрова; от одного вида пламени поднималось настроение.

Викарий с сожалением заметил, что пьесы «Овцы могут спать спокойно» у него, видимо, нет, и предложил самой просмотреть пластинки.

Большая часть пластинок хранится в старых альбомах из телячьей кожи — викарий приобрел их на распродаже в одном поместье. От них пахнет плесенью, и качество печати отличается от современного; каждой пластинке предшествует искусно украшенная страница. Переворачивая листы, невольно думаешь о людях, когда-то смотревших этот же альбом, даже будто становишься ближе композиторам; мне, например, нравится представлять, что Бетховен умер совсем недавно.

Вскоре я наткнулась на «Воздух» из «Музыки на воде». Увы, Гендель уже не представлял для меня особой ценности. Баха так и не нашла.

Перелистывание старых альбомов успокаивало: когда мысли заняты прошлым, настоящее кажется чуть менее реальным. Викарий тем временем принес печенье и мадеру. Никогда прежде не пробовала мадеру. Понравилось. Не столько вкусом, а как часть антуража: словно бы я, точно в старом романе, наношу утренний визит. На миг я взглянула на себя со стороны: «Бедняжка Кассандра! Ей уже не оправиться. Чахнет на глазах!»

Мы поговорили о Коттонах, о Скоутни, о чудесных перспективах и о том, как мы рады за Роуз. Викария очень заинтересовал рассказ о праздновании дня летнего солнцестояния с Саймоном — прямо засыпал меня вопросами! А потом мы переключились на религию. Странно! Викарий редко затрагивает эту тему. Я имею в виду, общаясь с нашей семьей, а не в своей повседневной жизни.