Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Ровно через месяц посольский караван, вышедший из Каракорума, достиг горы Караспан — священной колыбели, извечной твердыни кипчаков. Она внушительно и грозно возвышалась, окутанная зеленым бархатом, на плоской, как доска, равнине. Когда она неожиданно выплыла из-за завесы тумана, караван-баши не выдержал, расчувствовался и, стараясь скрыть нахлынувшие вдруг слезы, пустил коня вскачь навстречу горе. Рыдание, отравленное тоской и горечью, душило его, и он, ослабев, содрогаясь всем телом, припал к гриве коня. Человек суровый, порой жестокий, самолюбивый и властный, он сейчас всем сердцем почувствовал, как истосковался по родному краю.

Какая сила заставила Омара расстаться с искусством сыпы? Что за злой рок сделал из него послушного посла кагана?

Истоки самых сладких ощущений и возвышенных чувств — всегда на родной земле. Обиды, досада, печаль, услада, радость, страсть, гнев, лишения и муки — все-все разом исчезло, забылось при виде очертаний горделивой горы, при первом же глотке прозрачного и сладкого воздуха родного края. Все эти многоликие чувства слились в одно безмерное счастье встречи с самым священным на земле.

Гора Караспан плыла сказочным кораблем в бескрайнем степном океане. Вблизи она казалась еще величественней, хребты — выше, скалы — грознее. Степное марево рассеивалось, таяло, и явственней обозначались выступы, ущелья, кручи, лощины, кусты и деревья, похожие на множество частей гигантского корабля. «Край родной, отчая земля! — как стон вырвалось из груди Омара. — Ой-хой, мачеха-судьба, не дала ты мне вдоволь поваляться на перине родной земли. Погнало меня куда-то, как вечно голодную, приблудную собаку. Сказано: голова человека — мяч аллаха. Моя же голова — что перекати-поле. Куда подует каган — туда и качусь, и кто знает, в каком овраге найду свою погибель. Не обрел я ни домашнего уюта, ни теплой постели. Как изгой, мотаюсь по свету, штаны протер до дыр, зад в кровавых мозолях, месяцами, годами не слезаю с седла, чтобы выполнить волю владыки Востока. Каган чихнет — я ему здравия желаю. И все надеюсь: возблагодарит он за труды мои безмерные. Назначит когда-нибудь правителем города Отрара…»

Надежда эта несколько успокоила, утешила честолюбивого Омара. Он выпрямился в седле, натянул поводья и стал ждать, пока подойдет медленно приближавшийся караван. Только теперь, глядя со стороны, он увидел, как измождены были люди и верблюды. У животных ввалились бока, выпирали ребра, дрябло обвисла на шее кожа. Погонщики походили на призраков; они уже не сидели прямо, а болтались в седлах из стороны в сторону, словно плохо привязанные тюки. Некоторые и сидеть уже не могли, лежали, обхватив руками обвисшие горбы верблюдов. Со стороны каравана доносился монотонный, гнусавый гул: то ли скорбная песня, то ли стон. Лица у всех были обветренные до блеска, загорелые до черноты. Не лица, а жестянка, долго пребывавшая в огне. Скулы обострились до того, что на них и муха не усидит. «С таким видом только людей пугать, — угрюмо подумал караван-баши. — Разве можно в таком состоянии вступить в Отрар? Глядя на нас, правитель города не то что разговаривать, близко к порогу не подпустит. И наказ грозного кагана никакого веса иметь не будет. Придется делать остановку на два-три дня».

Обогнув увал, караван остановился у подножия горы Караспан. Верблюдов опустили, развьючили, потом отогнали на выпас. Слуги взялись готовить горячую пищу. Под ногами мягко стлалась нетронутая трава. Полынь только недавно закудрявилась и теперь источала терпкий горький запах, от которого щекотало в ноздрях. Омар расстелил на сырой земле свой чапан, бросился навзничь, с удовольствием вытянулся, испытывая истинное наслаждение. Руки, ноги налились приятной тяжестью, от истомы мурашки пробежали по всему телу, у затылка съежилась кожа.

Высоко-высоко в бездонном небе едва заметной точкой парил орел. Гордый, величественный, он лишь изредка взмахивал крыльями. Глядя на него, Омар-ходжа с завистью подумал: «Вот я лежу здесь на земле, считаю себя сильным, могучим, свободным, однако что я по сравнению с этим орлом? Так себе, двуногая тварь, только и способная пылить по дороге и коптить небо. Да и двуногие разные бывают. Дехканин, к примеру, пашет, сеет, урожай убирает. Строитель красивые дома воздвигает, землю украшает. А я, человек по имени Омар, лишь мотаюсь по разным странам, послушно исполняя волю кагана. Я по существу вроде бы мальчик на посылках. Зачем только людей да верблюдов мучаю? Все, что бы я ни делал, в конечном счете — мелкая суета, одна видимость. Любому это под силу. Я же, полный спеси и достоинства, властный и грозный Омеке, перед которым трепещут караванщики, на самом деле копошусь в какой-то трясине, из которой никогда не выбраться на вершину жизни. Нет, не суждено мне гордо и свободно ступать по земле, не проложил я на ней своей тропинки. До конца дней своих предстоит мне скитаться по избитым дорогам извечных бродяг, зовущихся послами, людишек мелких, изменчивых, лукавых, зараженных ложью и подлостью. Так и погибну бесславно, лишившись человеческого облика. И одна только пыль, жалкий прах останется от меня на Великом Шелковом пути…»