Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Кайраук, удрученный, подавленный этим зрелищем, поспешил уйти, но вдруг услышал голос глашатая: «Сейчас на площади начнутся состязания музыкантов!» Он вернулся и увидел, что лицо хана смягчилось, и по его велению площадь быстро подмели, обрызгали водой, расстелили ковры, а поверх них бросили пестрые кошмы, положили одеяла. Только что здесь витал красноглазый дух смерти, теперь он уступил место праздничной мелодии кюев.

Расторопные джигиты-подавальщики, часто подрагивая упругими плечами, подносили на громадных деревянных чашах яства, за ними плыли, точно лебеди, луноликие красавицы с кувшинами; они учтиво кланялись молодым и старым кюйши, сливали им на руки, подавали напитки. Их услужливость и красота, женское очарование явно взволновали мужчин; щеки их порозовели, глаза заблестели. Кайраук побежал к коновязи, спутал свою лошадь, извлек из коржуна домбру. Когда он вернулся, многолюдная толпа забила площадь до отказа, и пробиться вперед было трудно. До него еле доносился зычный голос глашатая, оповещавшего о начале состязания кюйши. Высоко подняв рыжеватую домбру с коротким грифом, но большим, словно казан, кузовом, он отчаянно ринулся в круг, рискуя быть раздавленным. Полы его чапана остались позади, он с силой рванул их и услышал треск ветхой материи.

Тощий, черный как головешка, в рваном чапане, молодой джигит не привлек внимания спесивых, разодетых людей в середине круга.

«Ай, даже взглядом не удостоили!» — подумал Кайраук и услышал глухое, на туркменский лад, бормотание домбры. Мелодия проникала в душу, горячила, волновала кровь, словно хмель осенней бузы. Наконец она умолкла, и в тишине раздался голос повелителя: «Победишь пятерых моих кюйши, получишь главный приз, туркменский джигит!» Завсегдатаи принялись на все лады расхваливать музыканта. Толпа гудела, откуда-то просочился слух: «Идут прославленные кюйши правителя!» И в самом деле толпа качнулась, расступилась, раздвинулась, уступая место пятерым ханским музыкантам. Они шли молча, преисполненные достоинства, засучив рукава, туго перетянув пояса. Нельзя было понять, кто из них молод, а кто уже в летах; все пятеро были бородатые, усатые, важные, богатые. Они вышли в середину, отвесили поклон хану, потом — народу.

Вокруг зашушукались: «Ну, эти-то мигом собьют спесь с туркмена!», «Одним своим видом подавляют», «А пальцы-то, пальцы! Словно рукоять камчи!» Чинно расселись ханские кюйши, вызвали туркменского домбриста на спор. По обычаю, первым демонстрирует свое искусство гость. Он приник к домбре, изогнулся весь так, что головой едва не коснулся колен, и пошел хлестать пальцами, затрясся, задергался. Казалось, у груди его билась, вырывалась, ослепительно поблескивая разноцветными перьями, голосистая пава.

Когда туркменский музыкант оборвал свой вдохновенный кюй, толпа, завороженная, застыла. Пятеро ханских домбристов угрюмо молчали, уставившись на кончики сапог. И вдруг — когда в толпе послышался ропот — коренастый кюйши, сидевший пониже, ударил по струнам и начал точь-в-точь повторять только что отзвучавшую мелодию. И показалось всем, что у его груди тоже забилась радужная, голосистая пава. Нужен редкий слух и поистине великая память, чтобы, лишь однажды прослушав, точь-в-точь воспроизвести длинный, причудливый кюй. Не обладая таким даром, нельзя надеяться на успех в состязании.

Закончилась наконец нудно-томительная мелодия, повтор был безукоризнен, и коренастый приготовился, в свою очередь, сыграть свой собственный кюй, который по правилам состязания теперь предстояло воспроизводить сопернику. Однако пожилой кюйши, сидевший на почетном месте, бесцеремонно оборвал коренастого, пробурчав: «Не морочь голову своим треньканьем», и, засучив рукава, задергал плечами, пошел ударять по струнам. Туркмен подобрался, напрягся, весь превратился в слух, жадно ловя и запоминая каждый звук. А мелодия — стремительная, напористая — обрушилась на слушателей; она напоминала то неукротимый бег быстроногого верблюда-желмая, то прерывистое бормотание вдохновенного сказителя — жырау, то прихотливый узор искусной мастерицы, и люди, пораженные, хватали себя за ворот и восторженно перешептывались: «Этот наигрыш возбуждает, как бахсы-шаман!», «Эти колдовские звуки как шепот дьявола: и правоверного собьют с пути!», «Разве сможет бедняга туркмен повторить столь протяжный напев?!». Увлеченный айтысом кюйши, Кайраук и не заметил, как настал послеполуденный час. Старики понемногу расходились. Повелитель, по-прежнему сидя на троне, внимательно слушал. Он даже не шелохнулся ни разу за все это время.