Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Люди, пораженные такой щедростью, покачали головами, пощелкали языками.

— Аи да серэ! Вот истинная милость!

— Да-а-а… Благородное сердце у серэ!

В ауле Ошакбая серэ прогостевал тогда пять дней. Он ел, пил, забавлял народ и веселился сам. Вечерами, аккомпанируя себе на домбре, пел речитативом речения мудрых людей древности, рассказывал философские притчи, утверждавшие, что богатство — призрак, мираж, кизяк, разбросанный по степи, что единственная ценность в жизни — свободный дух. Ночи напролет пел он песни, играл кюи, гулял с джигитами и девушками, а днем отсыпался. В последний день перед отъездом он отвел душу за долгой беседой с отцом Ошакбая. «Есть у меня иноходец, которого берег для единственного сына. Дарю его тебе. Еще возьми у меня косяк лошадей. Да сопутствуют тебе всюду слава и почет!» — сказал благородный отец, благословляя серэ. Старый предводитель войска и молодой, пылкий серэ обнялись в знак верности грудь в грудь. «Да будем друг другу опорой в тяжкий час!» — так поклялись они на прощанье…

Клятву свою серэ сдержал. В студеную зиму, когда гулко ухал лед на Инжу, серэ со своей многочисленной свитой прискакал — с плачем и воплями, как положено по обычаю, — на похороны отца. Он проводил старого батыра в последний путь, бросил в его могилу ком земли. Все драгоценности, которыми была украшена его одежда, серэ пожертвовал на поминки. С того дня Ошакбай больше не видел прославленного воина-серэ. Много лет спустя до него дошли слухи, будто тот погиб с голоду во время джута, разъезжая по аулам северных кипчаков…

Теперь в ночной, безлюдной степи одинокий Ошакбай с печалью вспоминал эти давние события. Глаза его смыкались, тело сковывала дрема, а потом сразу навалился тяжелый сон. Спал он долго, крепко. С трудом проснулся на рассвете от тревожного, громкого фырканья лошадей. Голова все еще клонилась к груди, лицо опухло, кости ныли, словно от побоев. Он никак не мог прийти в себя после мучительного сна.

Приснилась ему красавица Баршын. Она была вся в черном. «Сними траур, — умолял он. — Видишь, я ведь живой-здоровый». Баршын, почему-то не соглашаясь с ним, молча и печально покачала головой. Потом показала рукой на восток, в сторону горы Карагау, простиравшейся поперек степи. Он посмотрел туда и ужаснулся: черной тучей спускалось с черной горы вражеское войско. Похолодев, он поискал вокруг себя Баршын, но она исчезла без следа. Он заметался, не зная, в какую сторону бежать. А враг неумолимо надвигался, и Ошакбай уже чувствовал за спиной мертвящее дыхание.

Послышался грохот барабанов. Он оглянулся. Баршын сидела на огромном тулпаре и, попеременно взмахивая руками, яростно била в два призывных барабана, висевшие на передней луке седла. Ленчики были в крови. Грохот нарастал. Так-так-так. Та-та-та. Ошакбай, чуя беду, поискал возле себя коня. А он ушел далеко, Ошакбай, спотыкаясь, задыхаясь, побежал к коню, ухватился за повод, вскочил в седло, ударил коня пятками. Тулпар не шевельнулся. Стоял как вкопанный. Ах, черт! Оказалось, что не сняты путы… «Так-так-так!» — грохотали барабаны. «Та-та-та-та!» — отзывалось эхо. Казалось, сейчас расколется голова. Он лихорадочно развязал путы, вскочил в седло и вдруг что-то вспомнил. Обернувшись, он крикнул Баршын, скакавшей по кругу:

«Остановись! Слезь! Под тобой тот самый таинственный конь — предвестник беды с двумя барабанами на луке седла! Мы ведь ищем его! Это не конь — оборотень! Черное горе! Беда-а!..»

Долго сидел на земле Ошакбай, растерянный и подавленный, вспоминая тягостный сон. Нельзя было больше мешкать. Все заметней светало. С трудом, шатаясь, он поднялся, распутал ноги коней, оседлал одного, другого повел на поводу и трусцой поехал вслед за тускневшим на западе месяцем. Ошакбай знал, что только эта дорога приведет его в благословенную страну Дешт-и-Кипчак…

В осенний месяц года зайца в Ургенче в Большом Шахском дворце заседал Государственный совет — Дуан-арз. На почетном возвышении в глубине зала на просторном золотом троне восседал всемогущий шах Хорезма Алла ад-дин Мухаммед. Сзади него стоял советник с тростниковым калямом — пером и свитком. Справа расселись старшие предводители войска, религиозные чины и высокородные беки, слева — кипчакские военачальники. Среди них был наместник Отрара Иланчик Кадырхан. Политически подчиняясь Дуан-арзу, он изредка обреченно присутствовал на этих многословных заседаниях. Государственный совет заседал уже не один час, однако никто не осмелился шелохнуться, многие с трудом подавляли зевоту. Только что закончил изнурительно длинную, благостно-наставительную речь сам Мухаммед. После него настал черед говорить бухарскому правителю с плешивой головой в форме дыни. Он раскрыл перед собой огромную, как сундук, книгу шариата — свод мусульманских законов, повесил на колено четки в два аршина длиной и важно откашлялся.