Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Мальчик замечает, как недовольно хмурится отец, отворачивается от блюда с мясом и, раскрыв складной нож, принимается сердито водить лезвием по жесткой ладони. С улицы доносится ропот листвы Священного дерева, раскачиваемого ветром. Директор Тойлыбай спохватывается, видя, что наговорил лишнего, и, желая поднять настроение хозяину, возвращается к прежнему разговору.

— Насчет Дуйсенби будьте спокойны, уважаемые родители, — говорит он, угодливо улыбаясь, и тыльной стороною запястья отбрасывает со лба наверх жидкие пряди волос. — Жить будет в новеньком интернате, спать на чистых простынях, есть белые булки. А к зиме, если холодно станет в помещении, заберу его к себе в дом. Ваша сноха, скажу я вам, любит детей и будет заботиться о мальчике. Не беспокойтесь…

«Ах ты хитрая лиса, — думал табунщик, сидя напротив. — Речами своими можешь и змею улестить… Много таких сейчас развелось. Прибыл в нашу долину всего два года назад, а уже «деверь», и жена его «сноха», и у всех на устах его имя: «Тойлеке! Тойлеке!» Правда, восьмилетку-то сумел превратить в десятилетку и интернат построил для наших детей… Но уж больно речист, всем напоминает, что он сделал для детей животноводов, какую заботу проявил о детях «тружеников степей». А ко мне ты приехал, брат, не потому, что некого было послать вместо себя, нет, — аркан твой заброшен метко, и мы знаем, на что ты целишься, дорогой благодетель чабанов и табунщиков».

А вспотевший от еды Тойлыбай думал в эту минуту: «Говорили же мне, что этот табунщик, имеющий орден за войну, большой скряга, но я не верил этому — и зря не верил. Люди правду сказали. (Директор вспомнил о деньгах, которые табунщик не постеснялся взять за свое «подношение».) Есть среди тружеников степей люди широкие, с размахом, сами богатые и других одаряющие с легким сердцем. А этот — настоящий Шыгайбай нашего века, скряга, соломинки не дающий даром…»

И опять с улицы донесся ропот Священного карагача — словно настойчивый далекий призыв. Дуйсенби поднялся с дастархана, вытер руки о полотенце и вышел из дому.

Во дворе стоял новенький мотоцикл с коляской, на котором прикатил директор школы. Дуйсенби не остановился возле него, прошел мимо — его не заинтересовала машина. Он думал сейчас о Священном карагаче, и мальчику было грустно: скоро, скоро им придется расставаться!.. А что будет потом? Останется ли целым старое дерево, у которого уже начали отсыхать ветви…

Оно стояло, высоко вознесясь обломленной вершиной в небо, и плавно раскачивалось на ветру — могучий великан, не желающий расставаться с этой жизнью, с землею, на которой вырос, со всем живым, что окружало его. Вздутые, как жилы, крепкие, как железо, корни его глубоко объяли земную твердь. Старые люди рассказывали, что дерево это было посажено дедом Дуйсенби и что с тех пор, как оно прижилось у родника, в Куланчи никогда не знали джута, голода.

Мальчик подошел к источнику. Трава вокруг него начала желтеть, местами полегла. Дуйсенби присел возле родника, погрузил руку в кипящую на дне живоструйную воду. Она была прозрачной и ледяной, быстрые круги побежали по ее поверхности. Клонилась с края родниковой чаши душистая мята…

Не было такого дня здесь, в Куланчи, чтобы Дуйсенби не приходил и не сидел на траве у источника. Он прибегал сюда, когда бывал обижен. Пил чистую воду, черпая ее пригоршнями. И стоило ему нагнуться к роднику и посмотреть на его ключевые радостные струи, как в душу возвращалась бодрость и надежда.

Лишь однажды он покидал Куланчи, жил без родника и любимого карагача. В то лето мать повезла его к дяде, далеко в горы. Дядя был наездник, джигит, любитель скачек и кокпаров. Так и срывался с места и мчался туда, где раздавался стук копыт. Дома целыми днями бывал занят починкой и подгонкой сбруи, седел — делами, опять-таки связанными с лошадьми и скачками. Больше он ничего делать не хотел. Гостей встречала-провожала, дом вела, за скотом ухаживала его жена, материна невестка… Дуйсенби помнит, как в жаркие дни прибегали к дядиному дому дикие горные козлята, припадали к водопою, запаленно водя боками. И тогда, глядя на них, мальчик начинал еще сильнее тосковать по тишине родного оазиса, по лепету милого родника в Куланчи.

И теперь, зная, что директор Тойлыбай увезет его на мотоцикле в интернат, мальчик с грустным недоумением думал: как же он останется без родника? Где придется пить — какую воду, если настигнет его жажда?

Он лег грудью на землю и стал пить студеную воду, тянул и тянул ее сквозь заломившие зубы. И вдруг услышал, что его зовут. Он оглянулся, затем поднялся на ноги. У ворот стоял отец и громко звал его, призывно махал рукою. Дуйсенби нехотя пошел к дому.