Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Солнце вдруг начало таять, плавиться, точно кусок масла, растворяясь в раскаленном песчаном толокне.

Черный нар, тяжело отдуваясь и посапывая, спустился в низину. Максуд натянул повод. Здесь в большом ущелье, в окружении барханов, он и распорядился становиться на ночлег. Рявкая, тяжело опустились верблюды по кругу. Казалось, в безлюдной пустыне разом вырос целый город. Во все стороны, темнея, бугрились верблюды-дромадеры. Погонщики поспешно развьючили животных, наломали саксаул, развели огонь и принялись готовить ужин.

Опустились густые сумерки, из-за песчаного увала робко выглянул месяц. Слуги достали из коржунов большие куски вареного мяса, подогрели на огне и стали резать на мелкие кусочки на дастархане. Караванщики расселись, разлеглись вокруг, испытывая наслаждение от мягкого, податливого песка под боком. Вразнобой говорили о том о сем.

— Белкум, говорят, притон разбойников. А вдруг они нагрянут ночью и перерубят нас саблями? — начал молодой погонщик, впервые отправившийся с караваном.

— Э, что это тебе в голову пришло?

— И войска нет, чтобы от них отбиться…

— Ну, чего заблеял, как барашек?

— Да я… просто говорю: в осторожности греха нет.

— Тьфу, дьявол! Дед твой был батыром, а ты трусишь, как зайчишка.

— Дед-то как раз и говорил: Белкум — обиталище волков и коров. Вот увидишь: каждый кустик тут бедой обернется.

Караван-баши слушал эти разговоры, но промолчал. Укрывшись чапаном и положив под голову верблюжье седло, он делал вид, что дремлет. Молодой караванщик говорил истинную правду. В голодные годы здесь под каждым саксаулом хоронился матерый волк, а на каждой тропинке подстерегал добычу разбойник. Всякое приходилось испытать, когда он, Максуд, водил некогда по этим пескам караваны. И насмерть биться случалось. Но без привала не обойдешься, нельзя же всю ночь напролет гнать верблюдов. Если завтра отправиться в путь с утра пораньше, то — да благословит нас аллах! — можно за четверо-пятеро суток добраться до Бухары. Впереди еще немало трудных переходов, а самое главное — предстоит пройти безводную пустыню. Надо беречь силы и довести караван в сохранности.

Максуд поднял голову, приказал караванщикам:

— Джигиты, заготовьте побольше саксаула, чтобы огонь горел всю ночь. Поставьте охрану к тюкам!

Сказав это, он снова лег и погрузился в дрему…

Луна, поднимаясь все выше над пустыней, окрасилась в зловещий кровавый цвет. Казалось, ярко пылали саксаульные уголья, бросая на песок жуткий отблеск. Безмолвный страх охватил молодого караванщика. «К беде. к беде, — думал он. — Лунный свет ведь обычно молочно-белый…» Песчаные холмы угрожающе темнели вокруг, словно лежащие вповалку усталые воины после жестокой сечи. Луна походила на окровавленный щит. Исполосованные багровым зыбким отблеском, темно-рыжие барханы невольно вселяли ужас. Казалось, некий страшный призрак затаился за ними. Сердце караванщика заколотилось в недобром предчувствии. Эту извилистую караванную тропу недаром называют «Вражьей дорогой». Она виляет между барханами, оставляя чахлые саксаульные заросли по правую руку и упрямо сворачивая к югу.

Когда-то по этой дороге ходил с караванами дед молодого погонщика. Из Отрара на берегу Инжу он отправлялся ранней весной и возвращался еще до наступления осени, объездив базары Бухары, Самарканда, а порой и Багдада или страны Миср, где много было кипчаков-мамлюков. Говорят, что дед всегда заботился о том, чтобы караванщики не погибли в пустыне от жажды. По весне на каждом привале он собирал верблюжью колючку. Сухие верхушки срезал, а здоровый стебелек осторожно вскрывал ножом и вкладывал в него арбузное семя. После этого зарывал стебелек верблюжьей колючки в песок. На обратном пути караван обычно изнывал от зноя, суховея и жажды; измученным погонщикам мерещилась смерть. Еле-еле добирались они до того места, где останавливались весною на привале. А там — какое чудо! — арбузное семя в стебле верблюжьей колючки, оказалось, проросло, дало всходы, и между иссохшими листьями округло выпячивали бока небольшие пустынные арбузы. Утолив жажду сочными, сладкими арбузами, караванщики спешили к следующему привалу, где их вновь ожидала спасительная пустынная бахча, а впереди — еще и еще, по всей дороге через Кызылкумы…

Вскоре сквозь дрему Максуд расслышал странный протяжный свист. Он стремительно, неотвратимо нарастал, превращаясь в заунывный гул, наполняя все вокруг тревогой. Сердце караван-баши заколотилось. Еще не очнувшись полностью от сна, он уже вскочил в страхе.