Василий Аксенов - «Юность». Избранное. X. 1955-1965

Снова пишет вам «татарин».
Сам не зная, для чего.
Вам «татарин»
Благодарен,
Если помните его.
Так меня вы называли.
Как живете, егоза!
Только помните едва ли
Вы раскосые глаза.
Только помните навряд ли.
Наши встречи-пустяки…

Влагой мартовской набрякли
Темно-рыжие пески.
Дождь, ударив из потемок.
Размотал дорог клубок,
Месяц, как слепой котенок.
Тыкается туче в бок.
Холод спит на сонном броде,
В саксауле — хруст и шум.
По ночам туманы бродят
Над пустыней Каракум.

От дождя ее массивы
Уподобились коре,
И теперь пройдут машины
С Кабаклы к Ичикаре.
На конверте сохнет марка.
Сохнут буковки письма…
А у вас — начало марта.
Стало быть, еще зима.
Я скучаю по морозу.
Что горяч, как кипяток.
Подарить бы вам мимозу
Иль другой какой цветок?
Зря я боль из сердца поднял.
Зря с собой не совладал:
Все равно я вас не понял
И себя не разгадал.
Я не вышел из потемок,
В горле — прошлого клубок.
Сердце, как слепой котенок.
Тихо тыкается в бок.

Прощай, Варвара Федоровна!
Я продаю буфет,
громоздкий и ободранный
обломок давних лет.

В дубовом атом ящике
прах твоего мирка.
Ты на Немецком кладбище
давно мертвым-мертва.

А я все помню — надо же! —
помню до сих пор
лицо лукаво-набожное,
твой городской фольклор…

Прощай, Варвара Федоровна!
Я продаю буфет,
словно иду на похороны
спустя пятнадцать лет.

Радости заглохшие
с горем пополам —
все, все идет задешево
на доски столярам!

Последнее свидетельство
того, что ты жила,
как гроб, несут по лестнице.
Ноша тяжела.

Костры на берегу Чулыма,
В багровых отблесках карьер.
И ты, встающая из дыма.
Гроза чиновничьих карьер, —
Глухая, ярая от ветра.
Сто сорок пятая верста.
Здесь мне геодезистка Вера
Читала Блока у костра.

Ее здесь высилась палатка,
Над ней чулымская звезда
Всходила трепетно и шатко.
Сто сорок пятая верста…
Но я-то знал:
Ей не до Блока.
— Любовь, — она смеялась, —
              свист!
Большой любитель баскетбола.
Он укатил в Новосибирск.
Он, в сущности, хороший парень,
Единственный у мамы сын…

Ах, девушки таежных партий,
Летящие сквозь снег и стынь!
В морозных ватниках дубленых,
В полночных всполохах от ГРЭС.
Я вижу вас —
Красивых, модных,
Все озаряющих окрест.
Кружащихся одних и в парах…
И мне противен лишь один,
Тот, в сущности, хороший парень.
Единственный у мамы сын.
Мне по сердцу костры Чулыма,
В багровых отблесках карьер.
Мужчина, если он мужчина,
Не продает таких вот Вер!

И я ищу в порывах ветра
Ее фигурку у костра…
Прощай, геодезистка Вера,
Сто сорок пятая верста!

О, как много нужно урана
космодромной моей стране!
Просыпаюсь я рано-рано,
укрепляю рюкзак на спине,
а на грудь надеваю ящик
на брезентовых ремешках —
умный ящичек,
говорящий
на урановых языках.
По тропинкам солнца и ветра
и мои маршруты легли.
Он забрался глубоко в недра,
самый звездный металл земли.
В темноте,
не сухой, не мокрой,
коротает свои года:
распадается втихомолку,
попадается не всегда.
Но как прочно б ни окопался,
его выдаст его же суть…
Стоп!
Следок!
Неужель попался?
Ну, приятель, не обессудь!
И покамест в моем приборе
Излучение зуммерит, я гадаю:
радон, иль торий,
или сам со мной говорит.
Я на помощь зову науку —
точный график, трезвый расчет:
все равно ведь
этого друга
вычисленье мое подсечет.
А потом лопатой, лопатой,
шурфом в землю иду — вдогон.
Извернулся!
Ушел, проклятый!
Дым в глаза мне пустил радон!
Семь потов с меня снял
и скрылся,
все надежды мои распылил,
глубже в землю, чудак, зарылся,
на погоню меня распалил.
Я ложусь переждать усталость,
злость скрипит на зубах песком.
Сколько там еще верст осталось?
Отдышаться б перед броском…
Ни воды не надо, ни хлеба,
ни признательности какой.
Отдышаться б…
С овчинку небо,
и до Марса подать рукой.