Василий Аксенов - «Юность». Избранное. X. 1955-1965

Начну я новый монолог.
          Душа не ждет покоя.
Одежды ветхое старье с себя
             легко сорву.
Вот тело вечное мое. Оно совсем
               нагое.
Я снова с человеком схож
            и с вами вновь живу.
Я с вами схож.
       За сотни лет я заработал право
как равный с равными
          опять беседовать с людьми.
Роль коротка моя.
        Понять попробовали б, право,
метаморфозу древних чувств —
               печали и любви.
Я был Пьеро…
      И я страдал за человечий улей,
за сонм его несовершенств, за страх
                 его и грех.
А вас душил утробный смех,
             да так, что гнулись стулья…
И чем печальней был мой плач, тем
                громче был ваш смех.
И я нырнул на дно души, в ее
             глубины глянул!
Шел по корням и по камням,
             петляя и кружа,
через жестокость, через ложь…
             И свет в глаза мне грянул!
Через злословье, через мрак…
            Очистилась душа!
И я, как камешек волна
           со дна несет на сушу.
Как боль скитаний и разлук несут
                в свои края,
я вынес эту душу к вам — сбою
               и вашу душу,
а вы решили, что она не ваша,
              а моя.
И я над рампой слезы лил.
             А вы, лаская брюхо,
лениво подводили счет доходам
                и долгам,
и падали мои слова
         и разбивались глухо,
и разливались невпопад,
            как шторм по берегам.
Ну что ж…
     Вели мы разговор, как
                подобает братьям.
Был откровенным разговор,
             начистоту,
                  как боль.
За эту боль когда-нибудь мы
             поровну заплатим…

Я был Пьеро.
      Но час пришел, и я меняю роль.
Теперь начну я новый монолог,
тоскующую маску ловко скину
и стану жить, как должно Арлекину,
и то смогу, чего Пьеро не смог.
Я Арлекин. И жгуч мой смех. И я
               стою пред вами.
Готовься, публика моя, схватиться
               за живот!
Ирония в моих глазах,
          насмешка — под губами.
Мой смех раскатист и широк.
             Он жжет, и он не лжет.
Но что такое?!
      Где ваш смех!
             Я вижу слезы ваши!
Как будто здесь, на сцене, вы,
               а я сижу в ряду…
Ирония пустила яд, мой звонкий
               смех вам страшен…
Ты плачешь, публика моя, у смеха
               на виду?
Я выволоку ложь из душ и клевету,
                 на сцену,
жестокость, зависть и вражду…
             Ну, смейтесь — ваш черед!
Но ваши губы сводит плач. Они
             бледней, чем стены.
Подкраситься бы вам, как мне…
             Да краска не берет…
Да смейтесь вы!
Но если вы
      смеяться разучились,
я посмеюсь над вами сам: мне
             правда дорога.
Хотелось вам, чтоб это, я нагим
             пред вами, вылез,
а это вы передо мной раздеты
              донага.
…Парад пороков!
        К рампе все… А ну,
                 сходитесь ближе!
Я Арлекин. И я смеюсь, разглядывая
                 вас.
Вы плачете! У вас печаль!.. О, я
               прекрасно вижу,
как слезы мутные бегут из ваших
               мутных глаз…
…Ролями поменялись мы. Прекрасно!
Но занавес уже на сцену лег,
и освещение
      уже погасло…
Не правда лиг смешной был монолог?..

Умирает солдат…
        Погибает герой…
Рану горстью земли зажимает,
И глотает земля раскаленную кровь,
кровь багрит ее и зажигает.

(А земле бы не крови испить, а воды.
А земля умоляет солдата:
Ты засей меня хлебом, взрасти мне сады,
и воздам я за это стократы!)

Перед тем, как солдату совсем погибать,
приподнялся солдат на мгновенье
и кровавую землю
         прижимает к губам,
и целует,
    и просит прощенья…
Умирает солдат…