Бригитта Швайгер - Откуда в море соль

Папа же очень редко слушает бабушкины рассказы. В них все закручено и запутано, как в жизни. Ни начала, ни конца. С пятого на десятое, и нить всегда теряется. Бабушка ведь не хочет упустить ничего важного, и в конце концов она сидит и спрашивает нас, понимаем ли мы, о чем она хотела рассказать.

Когда мы по воскресеньям вместе отправлялись на прогулку, потому что машина, а тем более новая, была редкостью, бабушка всегда сидела впереди, а мы с мамой сзади, я крепко прижималась к маме, так как папа ехал все быстрее, если бабушка все время что-то рассказывала, случалось он съезжал в кювет, и тогда бабушка на пару минут затихала. Как только папа забывал, что она сидит рядом, она вспоминала какую-нибудь новую историю, и так каждое воскресенье до тех пор, пока у всех не появились машины и все стали выезжать за город. Тогда мы сидели дома.

Дорогая Хермина, пишет Амалия, спасибо за сочувствие, за черные носки и за чай. Ты забыла пластырь, золототысячник и перочинный нож для торговца сыром. Он опять о тебе спрашивал. У Роберто родился сын. Шлю тебе привет, твоя Амалия со знойного юга.

Так заканчивается каждое письмо. С прискорбием сообщаю тебе, что мой муж вчера смертельно умер. Не смейся, говорит бабушка, она - бедняжка и почти ничего не видит. В Штирии она не смогла выучить как следует немецкий потому, что она из простой семьи, а по-итальянски знает только минимум. Никогда не смейся, говорит бабушка, над простыми людьми. Шкатулка заперта. Хотя я очень хотела бы знать, что написано в письмах, которые папа посылал с фронта, где он был начальником госпиталя. Все эти письма уничтожены, говорит бабушка.

Я не верю. Можешь мне поверить, говорит бабушка, я не лгу. А "Майн кампф"? Почему вы спрятали "Майн кампф"? Ведь хранить "Майн кампф", когда в город вошли русские, было очень опасно! Это совсем другое дело, говорит бабушка, я спрятала книгу на чердаке, как всё, что однажды станет редкостью. У нас ведь первое издание "Майн кампф".

Когда русские освободили Чехословакию от компании Дубчека, многие руки в нашем городе опять потянулись к "Майн кампф" и опять попрятали на чердаках черные книги. Бабушка достала с чердака учебник русского языка и положила его на кухонном столе. Ведь дверь ее кухни - первая от входа, и когда они придут, говорила бабушка тогда в августе, я покажу им учебник и скажу: ich nix Faschista, ich Katholika in Austria sempre. Поскольку что-нибудь такое всегда помогает, уже однажды помогло в вагоне поезда Рим-Неаполь, когда на нее косо смотрели попутчики и не хотели подвинуться, чтобы дать ей сесть и поставить чемодан. И тогда бабушка вытащила из-под блузки большой золотой крест и сказала: Io mamma dottore in Austria, io Katholika sempre. И тут один итальянец, у которого был при себе нож, тотчас вскочил, сумел поставить бабушкин чемодан в переполненный проход и даже предложил ей место у окна.

Золотой крест она показывала и тогда, когда на Сицилии у нее уже было туго с деньгами и она совершила пару поездок автостопом по просьбе Амалии. Ее ни разу не изнасиловали, и папа был рад, что она вела себя так только на Сицилии. Пока не узнал, что и у нас она иногда ездит автостопом от одного крестьянина к другому в поисках свежего шпика и яиц. Один пациент, который однажды вез бабушку, рассказал об этом в амбулатории. Ваша мама, сказал он. Тут был большой скандал. Однажды перед Рождеством у бабушки появился синяк под глазом и царапины на лице. Тот, кто ее подвозил, был обычным работягой, но от всех расспросов бабушка уклонилась. Потом папа узнал, что бабушка иногда, а собственно говоря, почти ежедневно, осведомлялась в приемной, кто из пациентов в очереди последний. Когда этот последний называл себя, он отправлялся с бабушкой к мяснику. Однажды папа освободился раньше, когда последний пациент, запыхавшись, бежал вверх по лестнице. Он объяснил свое мистическое исчезновение, и папа был вынужден его принять, хотя амбулаторный прием был уже закончен. Папа грозил бабушке, что, если она наконец не поймет, как должна вести себя мать врача, она поставит под удар его карьеру. В этом я разбираюсь лучше, чем ты, ответила она, ты - непрактичный человек.

Ты ведешь дневник? Рольф рассмеялся. Почему ты не сказала, что тебе этого хочется? Я бы купил тебе настоящий дневник, с замочками, тогда ты смогла бы прятать от меня свои маленькие тайны. У тебя вообще есть тайны? Нет? Что-то случилось? Что же записывать в дневник, если ничего не случилось?

Пожалуйста, почитай.

Нет, боже сохрани, у тебя должно быть свое, личное. Он приносит мне лампу со своего письменного стола, чтобы я не портила глаза, привинчивает ее, но не находит длинного провода. Поищем вместе. Провод лежит в корзине под грязным бельем. Рольф прощает меня, устанавливает лампу на столе, укрепляет ее, спрашивает, почему я так на него смотрю: может быть, мне не нравится, что он принес мне свою лампу? Только не засиживайся слишком долго, все-таки уже за полночь! Он опять выходит из спальни, с портативным радиоприемником под мышкой, садится позади меня, ждет, опять в голубой пижаме. Верхний карманчик я отпорола. О чем ты думаешь? Может быть, тебе ничего не приходит в голову потому, что ты устала? Почему ты не ложишься в постель?