Джованни Боккаччо: Амето

X

Повествование закончилось, когда до слуха тех, кто ему внимал, донеслись звуки свирели и сладостный голос; обернувшись, среди приятных кустов все увидели сидящего пастуха, спустившегося с ближних пастбищ со своим стадом. Разомлевшее от жары стадо улеглось на зеленой лужайке и жевало под звуки свирели, на которой, сидя в прохладной тени, наигрывал юноша, время от времени сопровождая мелодию изящным стихом. Едва присутствовавшие его увидели, как согласно отправились туда, где он находился, и уговорили его, умолкшего при их появленье, пропеть песню снова. И кто бы на его месте устоял перед подобной просьбой - ни холодный персидский мрамор, ни идейские дубы, ни ливийские змеи, ни холодные моря Геллеспонта; итак, вняв уговорам нимф, Теогапен приложил уста к скважинам тростника и запел под извлекаемые из него звуки:

XI

Родит благоволение богини,

на празднестве которой мы поем,

проникнувшись величием святыни,

все, что имеем мы и чем живем;

но если благостыня отвратится,

мы станем тщетны в рвении своем.

И коль не воспоет моя цевница

всего благоволения, тогда

пускай в мой стих войдет его частица.

Оно пленяет душу без труда

и добрым чувством полнит сердце наше

и грубость изгоняет без следа;

и сердце, уподобясь дивной чаше

и переполнясь вечной красотой,

наш голос глубже делает и краше

и не прельщает праздной суетой,

и тотчас ты, для ближнего полезный,

его на твердый выведешь устой.

И, одарен способностью чудесной,

ты будешь терпелив и не гневлив,

в делах спокойный и в речах любезный.

И, ангельскую кротость получив,

ты станешь милосердием богаче,

со всяким мягок, милостив, учтив.

И щедрым прослывешь ты наипаче,

и, не смущаясь, у других возьмешь,

и дашь с лихвой во всяческой отдаче.

На помощь ты, не мешкая, придешь

тому, кто беззащитен или беден,

и высшею отрадой то почтешь.

И, в милосердье щедр и беззаветен,

излишками ничуть не дорожась,

тому даешь, кому твой дар не вреден;

а посему даруешь, не скупясь,

не понуждаем просьбой никакою,

и ширится молва, тебе дивясь.

Ты ж, одаряя щедрою рукою,

собой являешь праведный пример

и борешься с порочностью мирскою.

И луч богини, мчась из горних сфер,

соблазны оборит своим пыланьем,

и люди имут высшую из вер,

не предаваясь пагубным влияньям,

Церере через меру не служа,

не теша Вакха частым возлияньем.

И не переступают рубежа

пристойной меры в страсти к украшеньям,

для божья лика ими дорожа;

и, сколько могут, острым вожделеньям

противятся, воспламеняясь столь,

сколь свойственно природным побужденьям.

Любую посети она юдоль,

и перед ней отступит гнев холодный,

ее огня не ведавший дотоль.

И празднословья пыл, ей неугодный,

она не одобряет никогда,

но поощряет правды дар свободный.

И, процветанью радуясь всегда,

благословит дарителя щедроты,

суля ему счастливые года,

и с болью видит ближнего заботы,

и, своего обидчика простив,

впредь сводит с ним лишь дружеские счеты.

Его душа обрящет, к небу взмыв,

великодушья и ума награду

равна со всеми, каждого почтив

по месту, добродетелям, наряду,

уважит сан, заслуги, имена,

гася в себе и в остальных досаду.

И этим всех к себе влечет она

и никого, благая, не отринет,

кто служит ей, а ей отдать сполна

и силу и талант да не преминет

любой из нас; не описать красот

пределов тех, где данник будет принят

и вечное богатство обретет

не каждому доступного чертога,

какой нам в дивном блеске предстает;

и всякий в царстве том постигнет бога.

XII

Еще длилось сладостное пение Теогапена, когда Лия с двумя красавицами изящным движением поднялась, чтобы почтительно приветствовать двух других; желая ли укрыться от жары, или послушать новый напев, или просто присоединиться к подругам, они радостно направлялись к лужайке.

Пришедших встретили радушно, приветливой речью, и новое дивное зрелище тотчас привлекло внимание недремавшего Амето; возомнив себя не на земле, а на небе, он глядел с равным изумлением на явившихся раньше и на вновь пришедших, всех почитая не смертными, а божествами. Одна, отложив лук, колчан и стрелы, почти против воли опустилась на предложенное ей подругами, в знак уважения, самое возвышенное место среди трав и цветов; мановением изящной руки смахнула тончайшим покрывалом с блестящего чела выступившие от жары капли влаги и всем уподобилась распустившейся на заре розе. Другая, отложив снаряжение и отерев влагу белоснежной повязкой, окутанная тонким покрывалом, принимая знаки почтения от подруг, уселась рядом с первой; и вот уже обе, обратившись в слух, внимали поющему Теогапену. Но Амето, которого зренье наслаждалось не меньше, чем слух, в меру сил внимая пению, не отрывал взгляда от вновь пришедших. Первую Амето уподобил, и по праву, Диане; ее светлые волосы, ни с чем не сравнимые блеском, без всякой замысловатости были собраны на темени изящным узлом, а пряди покороче свободно ниспадали из-под зеленой листвы лаврового венка, часть же, отданная во власть колеблющего их дуновенья, рассыпалась вдоль нежной шеи, сделав ее еще более привлекательной. Обратившись к ним всеми помыслами, Амето постиг умом, что длинные, светлые, обильные волосы служат женщинам лучшим украшением и что если лишить волос саму Цитерею, любимую небом, рожденную и возросшую в волнах, исполненную всяческой прелести, то едва ли она сможет понравиться своему Марсу. Словом, благородство волос таково, что в каком бы драгоценном, расшитом золотом и камнями платье ни появилась женщина, она не покажется нарядно убранной, если не уложит должным образом волосы, однако этой естественный беспорядок прядей придавал в глазах Амето особую прелесть.