Джованни Боккаччо - Амето

Небесным голосом она отвечала: "Милая дева, тот, кого ты здесь видишь, был поручен мне сиротой, и я растила его, обучая, пока он не достиг возмужалости, о которой ты можешь судить по его густой бороде; я даровала ему коня и доспехи; опоясав, сделала своим рыцарем. И вот теперь, когда долгие труды были близки к достойному завершенью, некое божество, похитив у меня его дух, скитается с ним в поднебесье, причиняя мне горчайшую из обид; и оттого меня снедает тоска, которую я едва в силах вынести божественной грудью. Но из-за того, что богам не дано переменять того, что судили другие боги, я не могу положить предел своему страданью".

Внимательно выслушав священную речь и почувствовав жалость, я сказала: "О богиня, дай волю гневу и умерь свое горе, не смягченное сроком, ему не место там, где нужна помощь. Если тебе угодно принять ее от меня, я смертной рукой попробую сделать то, что богам возбраняется их уставом, и, кто знает, может быть, сумею вернуть тебе оруженосца целым и невредимым, всей душой готовым нести твою службу".

Сказав это, я переложила стрелы в другую руку и, приблизившись к охладелому телу юноши, чуть дотронулась до едва трепетавшей обнаженной груди. Он задрожал, выказывая устрашающие признаки близкой смерти, беспорядочными движениями напрягая каждую жилу. Но постепенно теплом собственной руки я согрела похолодевшее тело и почувствовала, как в него возвращается излетевший дух и воскресает в нем и как сердце наполняет кровью каждую жилу. Видя, что желанная цель близка, я сказала: "Богиня, утешься, заблудшая, но не погибшая жизнь возвращается в тело, чей дух, где бы он ни был, мы собственными силами отзовем к исполнению долга".

И я поддерживала теплом руки слабую жизнь до тех пор, пока не увидела, что бледность лица начинает понемногу сменяться румянцем, а члены приходят в движение, подобно водной глади, тронутой легким ветром. Только успела отлетевшая было жизнь вновь укрепиться в теле, как юноша сел, словно тот, другой, который предстал среди Фессалийских гор недостойному сыну Помпея, когда Эрихто заклинаньями вызвала его от Стигийских вод; издав болезненный стон, он тотчас упал бы, если бы я не поддержала его рукой. Обратив глаза, долгое время томившиеся в потемках Дита, к лику сострадательной богини, он едва вынес его сиянье и, пристыженный, еще безгласный, всем униженным видом взмолился о прощении за отступничество. Увидев это, богиня, довольная, выпрямилась во весь рост и благосклонно пообещала ему снисхождение к его провинностям, которое и даровала, как только он испросил его, обретя голос; за это она потребовала впредь не совершать подобных проступков, если только потемки Ахеронта ему не дороже, чем ясный свет ее царства. Сверх того, она приказала ему в искупленье греха не покидать и усердно чтить меня, как спасительницу его жизни, и с радостью в лице поручила его моим благодетельным попеченьям. С этими словами она стремительно исчезла в небе, разлив кругом того места дивный свет и благоухание драгоценнейших ароматов.

А я осталась одна с юношей, чье тело уже совсем согрелось, и, довольная подарком богов, видя, что юноша уже обрел дар речи, спросила, из каких мест он родом, как его имя и что с ним случилось, чтобы лучше понять, кто же был мне дарован. Он отвечал мне: "Прекраснейшая дева, единственная опора и надежда моей жизни, над Ксанфом, красивейшей рекой во Фригии, несущей ясные воды, еще видны развалины града, некогда окруженного высочайшей стеной, которую возвел Нептун под звук Аполлонойой кифары. Но когда ярость греков обрекла прожорству огня все, чем он мог напитаться, и высокие башни, с великой затратой сил вознесенные к небу, вершинами коснулись земли, а та, что была причиной несчастий, вернулась в оставленную спальню супруга, тогда-то из города вышла на вечное изгнание толпа молодых людей. В скитаниях оставив за собой африканские берега и громаду, придавившую надменную главу Тифея, и обильные царства Авзонии, они переправились через жадные волны Рубикона и Родана и остановились на приветливых берегах Сены; с теми же упованьями, с какими Кадм некогда воздвиг Фиванскую крепость, они основали там город и поселились в нем на благо себе и своим потомкам. С тех пор как среди смертных явилось божественное дитя, протекло в том городе двенадцать веков и еще девять десятых от тринадцатого столетья - подобно тому как сейчас от четырнадцатого протекло две пятых - до того времени, когда от одних благородных родителей родилась дочь, которую они в положенный срок благочестиво с факелами выдали замуж за служителя Марса, полагая, что совершают добрый поступок. А тем временем между скудных гор, примерно ни полпути от Корита до земли кормилицы Ромула, у Тритолема, человека безвестного, без имени и достатка, из нужды служившего Сатурну и Церере, от простой нимфы родился мальчик, чье имя, ничем не прославленное, я не стану упоминать.