Николай Самвелян - Крымская повесть

Облако сползло с вершины Ай-Петри. Ночь совсем высветлилась, а может быть, это глаза привыкли к темноте.

Вспомнил, что на завтра назначен урок с Надеждой. И удивился, что сама мысль о «королеве набережной» была ему сейчас почему-то неприятна. Есть люди, которые, как драгоценный камень в лучах света, переливаются, искрятся, дарят окружающим улыбку, шутку, остроумное слово, песню, добрый совет. Но Надежда, судя по всему, никого ничем не одарит. Напротив, будет надеяться, что возникнет кто-то — голубой принц, спустившийся прямо с неба, странствующий волшебник-альтруист, первый тенор Мариинского театра, — неважно кто, но тот, кто преподнесет ей на тарелочке, ничего не требуя взамен, и радость, и счастье, и даже наполнит ее жизнь высшим смыслом. А способна ли она произнести хоть одну фразу так искренне, как спела Людмила: «Я прогневила чем-нибудь тебя?» И дело здесь совсем не в голосе. Случается, и безголосые поют прекрасно…

И вдруг ему почудилось, откуда-то сверху, из надзвездных далей, зазвучал, наполняя собою все вокруг, горячий голос Людмилы: «Я прогневила чем-нибудь тебя? Ты в сердце полюбил другую…»

Мягкая волна укачивала. Он отогнал от себя тихо подкрадывающуюся дрему и поплыл к берегу, оставляя за собой фосфоресцирующий след. Внизу были многие метры воды, бездна. На секунду стало неуютно. Что, если схватит судорога? Но нет, он не испугался. И даже подумал о том, что страх перед ночным морем, перед ураганом, грозой возникает лишь у того, кто забывает, что сам он — частица огромного мира, что из бесконечности он пришел и в бесконечность уйдет. И это естественно и так же нормально и неотвратимо, как смена времен года. Сколько сотен, тысяч людей когда-то, в разные времена и эпохи так же, как он сейчас, могли купаться здесь ночью, смотреть на гору, думать о своих любимых — тогда милых, прекрасных и необычайно реальных, а теперь уже ушедших в небытие. Но уходят ли любимые в небытие? Не возрождаются ли они вновь и вновь в других обликах и под другими именами? Ведь сама жизнь бесконечна. Она та же природа, та же стихия, как море, в волнах которого он сейчас плыл.

В темноте сбился с направления и долго разыскивал свою одежду. Это было необъяснимо, но факт оставался фактом: одежда, которую Владимир только что оставил на берегу, исчезла, точно испарилась. Сомневаться уже не приходилось. А главное — что станется с письмом? Правда, Людмила объяснила, что, попади оно в чужие руки, все равно никто ничего не поймет — шифр. Но все равно случившееся было настоящей бедой. Так ли, иначе ли, но ситуация была до того нелепой, что звезды, глядя на все это из своего холодного далека, могли лишь смеяться. Оказывается, как мало нужно, чтобы лишить человека возможности двигаться, действовать, совершать дела великие или малые. Лишите его одежды — и всех трудов!

За спиной послышался шум гальки под чьими-то ногами. Затем писклявый, но требовательный голос спросил:

— Ты куда плавал?

Владимир обернулся и увидел невзрачного человечка в сюртуке и фуражке. Вроде бы штатский.

— Куда плавал, спрашиваю?

— В Константинополь. Доплыл, посмотрел на храм святой Софии и вернулся. Куда я мог плавать? Купался у берега.

— Ну, ладно, проходи. Твоя одежда там, справа за кабинкой.

«Проходи» — выдало ночного стража. Конечно же, это был кто-то из людей командира Брестского полка, а одновременно и начальника охраны царского Ливадийского дворца, полковника Николая Антоновича Думбадзе. Самым неприятным было то, что филер стоял рядом с Владимиром и не собирался уходить.

— Нечего по ночам бродить. В такой час всем честным людям спать полагается.

Владимир ни на минуту не забывал о письме. Не обыскал ли писклявый одежду? Но спрашивать об этом было бы нелепостью. И он повел себя совершенно иначе.

— Уйти-то я уйду, но вы по какому праву прятали мою одежду? Это называется воровством.

— Ты тут потише насчет прав и насчет воровства. Одежду я тебе отдал. Катись себе подобру-поздорову!

Владимир уже успел натянуть брюки, рубашку и сейчас, наклонившись, зашнуровывал ботинки. Рядом с ногой лежала крупная, жирно поблескивавшая галька. Он взял ее в руку — тяжелая.

— Давай, давай! — настаивал писклявый.

— Сейчас, — ответил Владимир. — Вот только камешком стукну тебя по головке…

Это было рискованно. У писклявого могло быть оружие или же, на худой конец, свисток. Ощупал карман — конверт был на месте.

— Ну, ну! Ты не того…

— Что «ну, ну»? — переспросил Владимир. — Что — «не того»? Ни черта не делаете! Хлеб даром едите! Своего от чужого отличить не в состоянии. Решил со мной пошутить — черт с тобой! Это я бы тебе простил. Шутки надо ценить. Но нюха у тебя нет, приличного человека от бунтаря отличить не можешь. Фамилия?