Лиза Марич - Минута после полуночи

Опустилась на колени, аккуратно отделила кусок деревянного плинтуса под батареей и вытащила замшевый мешочек с монограммой известного ювелирного дома. Взвесила его на ладони и отправилась на кухню.

Уселась за стол, разложила перед собой сверкающие драгоценности и рассортировала их на две кучки. Одна — то, что куплено на «честные» деньги. Вторая — на «авантюрные». Контраст позабавил. Жаль, что нельзя показать Толику наглядную разницу между честной жизнью и авантюрой.

Мира взяла ручку и бумагу и занялась подсчетом своего богатства.

Москва, ноябрь 1884 года

Тоненькая девушка в легком полушубке бежала по заледеневшей мостовой. Каблучки отстукивали ровный ритмический рисунок, подол черной юбки колыхался, приоткрывая стройные лодыжки. Девушка обеими руками прижимала к груди тяжелую толстую папку.

Случайный прохожий заглянул в разрумянившееся лицо с ясными серыми глазами и каштановым локоном, выбившимся из-под пухового платка. Восхищенно свистнул, остановился и проводил девушку долгим взглядом.

Девушка добежала до конца улицы, свернула под широкую каменную арку и оказалась в тихом переулке, застроенном добротными купеческими домами. Здесь она замедлила шаг, и пошла вдоль ограды, тревожно вглядываясь в глубину двора, где за каменной чашей фонтана, наполненной снегом, виднелся особняк в классическом стиле.

В просторном холле ее встретила горничная в темном форменном платье и белоснежном передничке. Девушка сунула ей тяжелую папку и часто-часто задышала, отогревая окоченевшие руки.

— Замерзли, Екатерина Петровна? — сочувственно спросила горничная.

Девушка кивнула. Сбросила полушубок, сняла платок и в свою очередь задала вопрос:

— Сердится?

Горничная оглянулась. Убедилась, что вокруг пусто, и шепотом ответила:

— Еще как!

— А Александр Карлович?

— Уехал на службу. Кушать хотите?

— Немного. Может, принесешь что-нибудь в мою комнату?

— Попробую, — пообещала горничная и удалилась, унося полушубок.

Огромные напольные часы в углу пробили три раза. Не успел звон раствориться в воздухе, как сверху раздался громкий шепот:

— Экка! — Катя подняла голову. Из-за лестничных перил возбужденно сверкали водянисто-голубые глаза. — Принесла?

— Принесла, Лили, — ответила Катя вполголоса.

Лили сбежала по ступенькам и протянула руку. Катя достала из кармашка сложенный вчетверо лист.

— Будь осторожна!

Лили спрятала письмо в рукав и бросилась наверх, в свою комнату. Катя проводила ее взглядом, в котором переплелись жалость и насмешка.

Оставшись одна, она подошла к овальному венецианскому зеркалу, висевшему на стене, вытащила из прически шпильки и тряхнула головой. Каштановые волосы упали за спину, разошлись по плечам пушистым облаком.

Ни один эстет не назвал бы ее красавицей с первого взгляда. Но со второго обязательно заметил бы ясные серые глаза, в которых светился насмешливый ум, высокий гладкий лоб, маленький твердый подбородок, говоривший о сильном характере… Одним словом, заметил бы, что девятнадцатилетняя барышня совсем не похожа на большинство своих ровесниц.

Катя расчесала волосы, с трудом продираясь щеткой сквозь непослушную вьющуюся массу, собрала на затылке аккуратный узел. Убедилась, что ни одна предательская прядь не выбивается наружу, подхватила тяжелую папку и начала подниматься по ступенькам на второй этаж, где располагались личные апартаменты членов семьи и гостевые комнаты.

Здесь, как всегда, царила обманчивая тишина. Члены генеральской семьи никогда не повышали голос, называли прислугу на «вы», никогда не затевали скандалов, не давали поводов для сплетен и строго соблюдали внешние приличия. Семейная жизнь катилась как по рельсам: гладкая, удобная, без встряски и ухабов. Но покоя в доме не было никогда — вместо него здесь поселилось вековечное уныние.

Катя распахнула дверь в свою комнату и замерла на пороге.

Елизавета Прокофьевна рылась в распахнутом гардеробе воспитанницы. За отворенной зеркальной дверцей виднелась туго обтянутая платьем спина в жирных складках. Появления Кати хозяйка дома не заметила — она была увлечена делом.

— Вам помочь, Елизавета Прокофьевна?

Генеральша быстро обернулась.

За прошедшие девять лет Елизавета Прокофьевна сильно раздалась. Веснушки, с которыми генеральша вела ожесточенную войну, проступили с печальной определенностью, белая кожа украсилась лопнувшими кровеносными сосудиками. Однако голубые глаза сохраняли прежнюю яркость, а волосы — природную рыжину.