Осаму Дадзай - Исповедь 'неполноценного' человека

С той поры я начал седеть, во мне не осталось ни толики уверенности в себе, мнительность становилась все более острой, несбыточными представлялись какие-либо надежды, радости, сочувствие.

Это событие стало роковым, я был ранен настолько, что отныне каждая встреча с кем бы то ни было отзывалась мучительной болью.

- Я тебе, конечно, сочувствую, но ты получил хороший урок. Все, больше ноги моей здесь не будет. Ад какой-то... Ну, а Ёси-чян ты уж прости, сам-то каков... Ну, пока.

И это - болван Хорики, который имел обыкновение подолгу торчать там, где ему делать нечего?

Я выпил еще, потом заплакал - горько, навзрыд; плакал долго и хотелось плакать бесконечно.

Спустя какое-то время я почувствовал, что сзади стоит Ёсико. Она держала блюдо с бобами, вид у нее был совершенно отрешенный.

- Он обещал, что ничего не будет делать со мной...

- Ладно. Молчи. Ты никогда не могла подумать о ком-либо плохо. Садись, ешь бобы..

Мы сидели рядом и молча ели.

О-о! Неужели и доверчивость - преступление?

Изнасиловавший Ёсико тридцатилетний коротыш уже бывал у нас прежде, заказывал комиксы; гадкий коммерсант! С каким высокомерием он швырял за работу жалкие гроши!.. Как и следовало ожидать, с того дня он больше не появлялся в нашем доме.

Не могу объяснить почему, но в ту бессонную ночь, да и потом я яростно стонал, будучи зол не столько на этого самца, сколько на Хорики, который не удосужился кашлянуть сразу в тот момент, когда увидел эту гнусную картину, зато не поленился специально подняться за мной на крышу, дабы и мне показать ее.

Прощать, не прощать - какая разница? Ёсико - доверчивый зверек, просто-таки талант в своем роде. Она всегда всем безоговорочно доверялась. И в этом ее трагедия.

Бога вопрошаю: доверие - преступно?!

Долго мою душу терзало не само надругательство над Ёсико, а то, что поругана ее доверчивость, терзало так, что жить было тошно. Меня, безобразно пугливого, заглядывающего в глаза каждого встречного, чтобы уловить его настроение, меня, напрочь потерявшего способность верить людям - меня незамутненная доверчивость Ёсико освежала как брызги водопада "Молодые листья". И вот одна ночь превратила ее в помойку. С того вечера Ёсико болезненно стала следить за моим настроением. Стоило мне окликнуть ее, как она вздрагивала и не знала куда девать глаза. Я пытался ее рассмешить, паясничал перед ней, но она только трепетала от страха и старалась быть как можно предупредительнее.

Да неужели же светлая доверчивость - источник прегрешений?

Я начал копаться в книгах, повествовавших о надругательствах над замужними женщинами, но нигде не вычитал о происшествии более диком, чем то, что произошло с Ёсико. Если бы хоть какое-то чувство связывало ее и того коммерсанта, что-то вроде влюбленности - я, как это ни парадоксально, легче перенес бы беду; но была только летняя ночь и была доверчивость Ёсико. И вот - такой удар в самое чувствительное место. Я выплакал голос, поседел; Ёсико отныне всю жизнь была вынуждена бояться меня.

Во всех книгах главное - простит муж измену жены, или нет; мне же это совсем не казалось важным. Ах, как счастливы мужья, обладающие правом прощать или не прощать! Не можешь простить - не велика беда, тихо оставь жену и найди другую; а не то - можно и притерпеться, простить. Во всяком случае такой муж способен найти кучу вариантов, чтобы все полюбовно уладить. Хотя, безусловно, для любого мужчины это страшный шок, но он не бесконечен, как морские приливы и отливы. Муж, имеющий права, какое-то время пребудет в гневе праведном, но в конце концов справится с бедой. Да не так в моем случае: у меня ведь нет никаких прав, как ни рассуждай - виноват прежде всего я сам. Так вправе ли я гневаться на Ёсико? Даже упрека высказать не могу; поругана она лишь потому, что обладает редким прекрасным качеством, о котором я сам всю жизнь страстно мечтал, которого с детских лет жаждал кристально чистой доверчивостью к людям...

Так неужели кристальная доверчивость преступна?!

Если ценность того единственного, к чему я стремился, сомнительна - что же я могу понять в этом мире? Чего желать? Или нет ничего, кроме алкоголя? С утра я наливался дешевым сакэ, выглядеть стал жалко, зубы попортились и поредели; работа тоже шла плохо: мои комиксы походили более на непристойные рисунки. А если быть откровеннее - я просто стал делать копии порнографических рисунков и тайком сбывать их: нужны были деньги на сакэ. Когда передо мной оказывалась Ёсико, когда она виновато отводила глаза, мозг сверлила одна мысль, которую я не мог прогнать: эта баба ведь совсем не способна за себя постоять, может коммерсант насиловал ее не однажды? А может и Хорики тоже? И еще кто-нибудь, кого я совсем не знаю? Одно сомнение рождало другое, но смелости разрешить их, прямо поговорив с Ёсико, тоже не было. Опять беспокойство и страх замучили меня, и я, чтобы забыться, пил. Порой робко, замирая от ужаса, пытался выведать какие-нибудь подробности. В душе одни переживания сменялись другими, но внешне я, как когда-то, дурачился, ласкал Ёсико (то были отвратительные, адовы ласки), после чего погружался в сон, как в грязь.