Осаму Дадзай - Исповедь 'неполноценного' человека

"Не общество, ты не простишь."

- Если не исправишься, много неприятного доставит тебе общество. "Не общество, ты."

- Оно погребет тебя.

"Не оно, ты погребешь меня."

"О, если б ты только мог представить себе, какая ты страшная сволочь, подонок, гнусный старый лис, ведьма!.." - пронеслось в моем воспаленном мозгу, но вслух я сказал:

- Уф, холодным потом прошибло. - И даже улыбнулся, вытирая платком лицо.

С тех пор я стал укрепляться во мнении, что общество и отдельный индивидуум в чем-то тождественны.

И вот тогда же, начав смотреть на общество как на индивидуум, я почувствовал, что в значительной большей степени, чем прежде, приучаюсь жить по своей воле. Или, как сказала Сидзуко, я стал самим собой, перестал бояться всего и всех. Ну а Хорики заявил, что я - ничтожество. Сигэко показалось, что я стал меньше ее любить.

Отныне изо дня в день я работал - молча, сосредоточенно, не позволяя себе даже улыбнуться. И одновременно присматривал за девочкой. В то время я был занят работой над сериями комиксов с дурацкими бессмысленными названиями: "Приключения мистера Кинта и мистера Ота", "Беспечный монах" явное подражание популярной серии "Беспечный папаша", "Вертлявый Пин-чян". Это были заказы разных фирм (кроме фирмы Сидзуко, несколько других, выпускавших еще более пошлую продукцию, время от времени давали мне заказы), работал в ужасном расположении духа, вяло (я вообще рисую медленно), работал, собственно, только ради сакэ, и когда Сидзуко возвращалась домой, я тут же бежал к станции Коэндзи и в первой попавшейся забегаловке пил дешевое крепкое сакэ. После него на душе становилось легче, и я возвращался домой.

- А знаешь, - говорил я Сидзуко, - смотрю на тебя и думаю: странная у тебя физиономия. Лицо этого "беспечного монаха" - это ведь я с тебя взял, это твоя физиономия, когда ты спишь.

- А у тебя, когда спишь, лицо совсем старое. Как у сороколетнего.

- Из-за тебя. Ты из меня соки высосала.

"Эх, течет река...

Что ты, ива грустная

На брегу речном..."

- Тихо, не шуми. Ложись-ка спать. Есть не хочешь? - Сидзуко спокойна, старается избежать ссоры.

- Вот сакэ бы еще выпил.

"Эх, течет река...

Что ты на брегу речном..."

Не, не так.

"Что ты, ива грустная

На брегу речном..."

Я пою, Сидзуко снимает с меня одежду, я кладу голову ей на грудь и засыпаю.

И так каждый день. Каждый мой день.

" И завтра живи так же.

Не стоит жизни строй менять.

Избегнешь радостных страстей

Не будет и печальных.

Огромный камень на пути

Мразь-жаба огибает."

Это стихи французского поэта Ги Шарля Круэ в переводе Уэда Бин [20] Здесь стихи даны в переводе с японского. . Когда прочел их, почувствовал, как пылает мое лицо.

Жаба.

Это ведь я. Неважно, простит меня общество, или не простит. Неважно, погребет оно меня, или нет. Важно, что я мерзостнее собаки и кошки. Я жаба. Ползучая тварь.

Я стал больше пить. Уже не только в забегаловках у ближайшей к дому станции Коэндзи, но и в центре Токио. Уезжал в Синдзюку, на Гиндзу, иногда даже оставался там в дешевой гостинице до утра. Я старался сменить "строй жизни", вел себя в барах вызывающе, целовал всех подряд; я окунулся в запой - так же, как перед попыткой суицида (когда утонула Цунэко), да нет, еще сильнее, чем тогда. Горло не просыхало от сакэ и, будучи стеснен в деньгах, дошел до того, что стал уносить из дома одежду Сидзуко.

С того времени, когда я, горько улыбаясь, глядел в окно на разодранный в клочья воздушный змей, прошло больше года. Весенним днем (уже стали появляться листья, цвела сакура) я в очередной раз заложил в ломбард нарядный пояс и нижнее кимоно Сидзуко, деньги пропил в барах на Гиндзе, две ночи не ночевал дома, на третий день вечером с мыслями, соответствовавшими мрачному настроению, направился домой. Очень тихо прошел в квартиру и остановился перед комнатой Сидзуко. Оттуда доносился ее разговор с дочерью:

- А зачем тогда он пьет?

- Видишь ли, детка, папа пьет не оттого, что любит пить. Он очень, очень добрый человек, и именно поэтому...

- А что, все добрые люди пьют?

- Не совсем так, доченька...

- Ой, как он удивится! Правда, мама?

- Ему может и не понравиться... .Гляди, гляди, он выскочил из коробки.

- Как "вертлявый Пин-чян", правда, мама?

- Да, похож.

Сидзуко засмеялась своим низким голосом, и столько неподдельной радости я услышал в нем!

Чуть приоткрыл дверь и заглянул в щелку: по комнате прыгал зайчонок, мать и дочь гонялись за ним.

"Они сейчас обе счастливые. Но стоит только мне, дураку, зайти - и их радость моментально развеется... До чего же они прекрасны - и мать, и дочь. О Боже, если ты можешь внять молитве такого, как я - прошу тебя, дай им счастья! Один раз, раз только услышь глас мой! Умоляю тебя!"