Владислав Вишневский - Кирза и лира

Проверил быстренько, пересчитал: оба помидора и огурец на месте, даже не помяты, и ни царапины. Удачно, значит, думаю, приземлился. Хорошо. Вот хохма бы перед дембелем была, да, ты?

У Артура всегда очень богатая и выразительная мимика. Если просто смотреть на него, звук выключить, то по его лицу, глазам, рукам, всё можно понять и без слов. Талант, парень, обаяшка просто, актер. Начал он свою хохму за здравие, весело, и с восторгом, как и положено. А сейчас, лицо и весь его вид — голова вниз и чуть набок, грустные глазки в пол, ручки запоздалым щитом сложены в районе чудом сохранившегося объекта! Сама скорбь он сейчас, торжественно-величественная скорбь, как на панихиде. Оно и понятно, потерять на гадких колючках своё мужское достоинство не всякий с радостным волнением воспримет, разве что только чужое, абстрактное. Я воспринимаю, естественно, как свою, как общую боль, Ара же мой друг, товарищ, как никак. Пару секунд, значит, скорбим совместно.

— Через главное КПП с голой задницей я не пошел. Нельзя, — продолжает опять с былым воодушевлением Ара. — Засмеют, думаю. Я через дальнее проскочил, и только потом, в бытовке, увидел и щеку с губой. Сильно заметно, да, видно?

— Заметно. Губа — ладно, а ссадина — да. Как ногтями кто процарапал. Хмм!..

— Ага, смешно тебе!.. Вот, чёрт… ы-сс… саднит немножко. Хорошо, что ещё не в глаз, да?.. — И опять, короткий испытующий взгляд на меня, так ли понимаю, так ли сочувствую несостоявшемуся горю друга. Конечно так, как сам и летел оглядывая просторы, запрашивая посадку. А как иначе? Я ж говорю, друг же. — Ладно, — заканчивает свою хохму Ара, — на КПП я не пошел, по телефону у помдежа по части отметился: без штанов, говорю, мол, сижу, вон, смотри, порвал случайно, в автобусе зацепился. И тебя, заодно, на всякий случай, отметил, ага!

— Вот оно что. А я думаю, что это он мне рукой машет на КПП, проходи, мол, быстрее, проходи..

— Это я ему сказал, что ты уже пришел, уже в роте, уже спишь.

Я, потом, в общагу и не ходил больше. Только к Оле. К моей Ольге Николаевне. Она действительно старше меня, на целых восемь лет. Кошмар, если арифметически. «Да-да, старая я уже, Пашенька, старая», — говорит. Ну, какая она старая, вы посмотрите на нее! Нет, конечно. Жеманничает, наверное, или как там у них?.. Когда одета, когда на улице, да, это заметно — идет взрослая, серьезная женщина. А потому, что одевается она строго — юбка, кофточка, жакет, волосы собраны в узел, не красится… Серьезная всегда такая. А когда дома, в халате или в постели, этого, взрослого, совсем и не видно. Веселая, смеется много, шутит надо мной. Мне даже кажется, что и моложе она меня. Девчонка совсем. Особенно, глаза. Совсем молодые, нежные, глубокие, горят, жгут… И все остальное тоже. И потом, с ней очень легко и свободно, и очень — каждый раз! — интересно, как в первый раз. Только с ней, одной, я узнал, что такое мужчина, и что такое женщина. Это же совсем не то, что я раньше понимал, слышал, и делал.

Раньше как — я знал: наше дело не рожать!.. Так все говорят… и взрослые. В подъезде зажал девчонку, пару раз поцеловал, и под юбку. Попал там, не попал. Главное — сам процесс. И скорее кончить. Напряжение, главное, снять. Девчонки всегда, так видимо у них принято, пищат, ломаются: ой-ой, нельзя. Мне сейчас нельзя! Ой, больно! Ой-ой, сюда идут! Ой, мама узнает! Ой, забеременею! Ма-ма!.. Отскакиваешь потом, как бильярдный шар от борта. Игра в одни ворота получается. К тому же, всё происходит в темноте, на скоряк, не удовольствие получаешь, а чтоб не застукали. Уж и не знаю, какое там удовольствие девчонки тогда получали, и получали ли вообще, кроме мокрых трусов, и дворовой славы: не целка! Да еще сальные рассказы, вперемежку с похабными анекдотами. Вот и все наши университеты. А теперь…

Теперь всё по другому. С ней, только с ней я сделал одно важное для себя открытие: большее удовольствие получаю, оказывается, не тогда, когда сам кончаю, а когда она, моя женщина, несколько раз «умирает» у меня в руках. Да! Вот так, вот! Только тогда, оказывается, я чувствую себя мужчиной. Настоящим мужчиной, не как раньше. Это и есть настоящее мое мужское удовольствие — доставлять ей удовольствие. Поцелуешь её, Олю, в сгиб локтя, возьмешь губами мочку её уха, проведешь языком по бедру, по ложбинке, разделяющей груди, перекатишь языком во рту твердые соски её грудей, потом вниз по животу языком… и всё, её трясет уже всю, мою, Оленьку… Уже изгибается она в приятных ей судорогах. Руки её, как в сумасшедшем танце уже, стонет она, кричит от блаженства… И уж только потом, всё остальное. Это, как игра, сделать друг другу приятное. Здорово. До этого я дошел совсем случайно: повторил то, что она делала со мной, и всё. Она, как и я, чуть с ума тогда не сошла, так ей, оказалось, это тоже приятно. До изнеможения приятно… по тысячу раз… Это что-то! Как в какой-то детской песне: «Это, братцы, нам по силам! Откажусь теперь едва ли!..»