Уильям Теккерей - Английские юмористы XVIII века

{* "В ярости от того, что я услышал, я написал мистеру Аддисону письмо, где было сказано, что "мне не привыкать к такому его поведению; что если мне придется резко отвечать ему, то я сделаю это не в такой грязной форме; что я честно выскажусь об его недостатках и признаю его достоинства; и прозвучит это приблизительно вот так". И я приложил черновой набросок того, что потом стали называть моей сатирой на Аддисона. С тех пор он был со мной очень любезен и, насколько я знаю, никогда не совершал по отношению ко мне несправедливости до самой своей смерти, последовавшей через три года". Поп, "Примечательные случаи" Спенса.

** "То, что Тикел мог совершить подлость, кажется нам совершенно невероятным; то, что Аддисон мог совершить подлость тем более кажется нам невероятным; но то, что эти два человека вступили в заговор, дабы совершить подлость, еще во сто крат невероятнее". - Маколей.}

Ужели тот, чей пыл

Для гения и славы искрой был,

Любым из дарований наделенный,

Легко писать, вещать и жить рожденный,

Настолько самовластьем опьянен,

Что с братьями делить не станет трон?

Ужель склонится к помыслам злонравным,

Питая зависть к дарованьям равным,

И станет вязнуть во всеобщем зле,

И, не хуля, учить других хуле;

Проклятия хвалою прикрывать,

Врага бояться, друга предавать,

Льстецу внимать и потакать шуту,

В учтивость облекать нечистоту

И дружескому кругу, как Катон,

Навязывать свой собственный закон,

Довольствуясь хвалою острослова

И восхищеньем дурака любого?

Явись такой - была бы всем потеха.

Но Аттикус таков - и не до смеха.

"Я послал эти стихи мистеру Аддисону, - заявил Поп, - и с тех пор он всегда был со мной очень учтив". И не удивительно. Очень похоже, что не страх, а скорее стыд заставил его замолчать. Джонсон пересказывает разговор между Попом и Аддисоном после их ссоры, во время которой Поп горячился, а Аддисон старался держаться со спокойным презрением. Такое оружие, как у Попа, должно было поразить любое презрение. Оно во веки веков будет сверкать, пронзая память Аддисона насквозь. Величественный, он смотрит на нас из прошлого, не запятнанный ничем, кроме этого, бледный, спокойный и прекрасный: но зловещая рана кровоточит. Его следовало бы изображать как святого Себастьяна, с этой стрелой в боку. Когда он послал за Гэем и просил у него прощения, когда он велел своему пасынку присутствовать при своей кончине, можно не сомневаться, что он простил Попа, приготовившись показать, как должно умирать христианину.

Итак, Поп недолгое время пребывал при дворе Аддисона и в своих письмах рассказывает, что сидел в этом кругу избранных до двух часов ночи над пуншем и бургундским среди облаков табачного дыма. Если воспользоваться современным выражением, "интенсивность" этих viveurs {Прожигателей жизни (франц.).} прошлого века была ужасна. Питерборо жил так до тех пор, пока не попал прямо в зубы к смерти; Годолфин целые дни работал, а ночи напролет играл в карты; Болинброк * пишет Свифту в шесть утра из Доли, где он поселился в уединении, и, сообщая, что он встал свежий, бодрый и безмятежный, вспоминает свою жизнь в Лондоне, где в этот час он обычно только ложился спать, пресыщенный удовольствиями и измученный делами, причем голова его бывала часто полна всяких планов, а сердце столь же часто полно тревог. То была слишком тяжелая, слишком грубая жизнь для чувствительного, болезненного Попа. Один друг пишет мне, что он, Поп, единственный из писателей того времени, не растолстел **. Свифт был толст; Аддисон был толст; толст был и Стиль; Гэй и Томсон были невероятно толсты - все эти возлияния, пристрастие к пуншу, бражничество в клубе и в кофейне сокращали жизнь и заставляли людей того века носить все более просторные жилеты. Поп в "рачительной степени отдалился от своих буйных лондонских друзей и, обретя независимость благодаря любезному содействию Свифта *** и его друзей, а также благодаря бурному восхищению всей Англии, которое было справедливой наградой за его выдающийся перевод "Илиады", купил знаменитую виллу в Туикнэме, которую прославили его стихи и его жизнь; исполняя сыновний долг перед стариками родителями, он привез их туда, где они и прожили остаток своих дней, и там же он принимал друзей, иногда наезжая в Лондон в небольшой карете, из-за чего Эттербери назвал его "Гомером в ореховой скорлупе".

{* "От лорда Болинброка троим йеху из Туикнэма,

23 июля 1726 г.

Джонатан, Александр, Джон - блестящие триумвиры Парнаса!