Уильям Теккерей - Дени Дюваль

В этот вечер мне нужно было возвращаться в школу, но перед уходом я сбегал на Норт-лейн поглядеть на древнюю стену и на росшую за нею грушу. Не мешало бы попробовать залезть на эту стену, подумал я, и вообразите - сразу же нашел в старой каменной кладке большую щель, вскарабкался наверх и сквозь ветви дерева увидел внизу огород, а дальше, в глубине сада, дом. Значит, это и есть та самая дорожка, на которой Агнеса учит уроки? Юный мистер Дени Дюваль очень скоро затвердил этот урок наизусть.

Так-то оно так, но однажды во время рождественских каникул, когда на дворе стоял жестокий мороз, а каменная стена до того обледенела, что, карабкаясь на свой наблюдательный пункт, мистер Дени Дюваль поранил себе руку и изорвал штаны, Агнеса не учила свои уроки, сидя под деревом, и, разумеется, только осел мог вообразить, что она выйдет из дому в такой день.

Но кто это шагает взад-вперед по дорожке, побелевшей от инея? Не кто иной, как сам Джозеф Уэстон со своей повязкой на глазу. К несчастью, у него еще оставался один глаз, которым он меня и увидел, и в ту же секунду я услышал взрыв чудовищной брани, и мимо моей головы со свистом пролетел огромный камень - так близко, что чуть было не вышиб мне глаз, а заодно и мозги.

Я мигом скатился со стены, - благо, она была достаточно скользкой, - и еще два или три камня были пущены а mon adresse {По моему адресу (франц.).}, но, к счастью, ни один из них не попал в цель.

Глава VI. Я избегаю большой опасности

Об истории с камнями я рассказал дома одному только мосье де ла Мотту, опасаясь, как бы матушка снова не принялась за старое и не отодрала меня за уши, для чего я, по моему мнению, слишком уже вырос. Я и вправду стал большим мальчиком. Когда мне исполнилось тринадцать лет, из шестидесяти учеников школы Поукока едва ли набралось бы с полдюжины таких, которые могли бы задать мне трепку, но даже и этим долговязым забиякам я не давал спуску, рискуя, впрочем, быть битым, и изо всех сил старался оставить на носу или под глазом у соперника какой-нибудь уродливый знак. Особенно запомнился мне мальчишка по имени Том Пэррот, - он был на три года меня старше, и победить его я мог с таким же успехом, как фрегат - семидесятичетырехпушечный корабль, однако мы все равно подрались, но после нескольких схваток Том сунул руку в карман и со странным выражением на лице, которое придавал ему наставленный мною синяк под глазом, заявил:

- Знаешь, Денни, я, конечно, могу показать тебе, почем фунт лиха, впрочем, ты это и сам знаешь, да что-то мне сегодня лень драться. - А когда один из его подручных захихикал, Том влепил ему такую затрещину, что, смею вас уверить, у него надолго пропала охота смеяться. Кстати, благородное искусство кулачного боя, которое я изучил в школе, потом весьма пригодилось мне на море, в кубриках множества кораблей королевского военного флота.

Что до шлепков и подзатыльников дома, то, сдается мне, мосье де ла Мотт беседовал с матушкой и убедил ее, что подобное обращение для большого мальчика уже не годится. И в самом деле, когда мне стукнуло четырнадцать, я догнал ростом деда, и если б мне довелось померяться с ним силой, я бы наверняка за каких-нибудь пять минут с легкостью положил его на обе лопатки. Но, быть может, я говорю о нем с неподобающей фамильярностью? Я не намерен притворяться, будто любил его, а уважения к нему я и вовсе никогда не питал. Кое-какие его проделки заставили меня от него отвернуться, а его громкие разглагольствования только усиливали мое недоверие. Monsieur mon fils, если вы когда-нибудь женитесь и у вас родится сын, надеюсь, что дедом у этого мальчугана будет честный человек, а когда я усну вечным сном, вы сможете сказать: "Я его любил".

Итак, ла Мотт добился "отмены пыток" в нашем доме, за что я был ему весьма признателен. Странные чувства испытывал я к этому человеку. Когда ему хотелось, он был истинным джентльменом, отличался щедростью, остроумием (правда, несколько сухим и жестким) и нежно любил Агнесу. Eh bien! {Так вот! (франц.).} Когда я смотрел на его красивое смуглое лицо, мороз подирал меня по коже, хотя в то время я еще не знал, что отец Агнесы погиб от его роковой руки.

Когда я сообщил ему о каменном залпе мистера Джо Уэстона, он мрачно нахмурился. Я тогда же рассказал ему о том, что особенно меня поразило, а именно, что, увидев меня на стене, Уэстон кричал и бранился теми же самыми словами, что и человек с черным крепом на лице, в которого я стрелял из кареты.

- Bah, betise! {А, глупости! (франц.).} - воскликнул ла Мотт. - Что ты делал на стене? В твои лета груши уже не воруют. Должен сознаться, что я покраснел.