Уильям Теккерей: История очередной французской революции

При столь обширном семействе, кормившемся за счет страны, вполне понятны опасения достойного короля, как бы не началась революция и снова не пустила его по миру. Как тогда содержать такое семейство? Сколь ни велика была королевская казна (ибо, как известно, он скопил около ста тридцати миллиардов и хранил их в подвалах Тюильри), все же эта сумма окажется ничтожной, если разделить ее среди потомства; и, кроме того, он, естественно, предпочитал попросту брать у Франции столько, сколько верный его народ мог дать.

Понимая, что опасность неминуема и что деньги, если их умело пустить в ход, нередко оказываются действенней меча, королевские министры страстно желали, чтобы король уделил часть накопленных им богатств на ведение войны. Но монарх, с осторожностью, свойственной преклонному возрасту, отверг это предложение; он заявил, что предпочитает вверить себя своему преданному народу, который, без сомнения, достойно встретит суровое испытание. Обе палаты откликнулись на его призыв с обычными верноподданническими чувствами. На торжественном заседании этих законодательных органов король, окруженный своей семьей, объяснил, сколь опасное создалось положение. После этого его величество, вся королевская семья, королевские министры и обе палаты, в соответствии с древним обычаем, прослезились и, воздев руки к потолку, поклялись в вечной верности королевской династии и Франции, а затем горячо заключили друг друга в объятия.

Незачем и говорить, что в тот же вечер двести левых депутатов покинули Париж и примкнули к принцу Джону Томасу Наполеону, который к этому времени дошел уже до Дижона: двести пятьдесят три человека (правые, центр и выжидающие) также покинули столицу и принесли присягу верности герцогу Бордосскому. За ними, в соответствии со своими, политическими симпатиями, последовали различные министры и государственные сановники. Из всех министров в Париже остался маршал Тьер, принц Ватерлооский (он нанес поражение англичанам на том самом поле, где прежде они одержали победу, хотя славу, как обычно, хотела присвоить Ирландская бригада); годы расшатали здоровье и ослабили беспредельную силу этого исполина, и говорят, что он остался в Париже только потому, что подагра приковала его к постели.

В столице царило полнейшее спокойствие. Театры и кафе были открыты как ни в чем не бывало, и в балах-маскарадах участвовали восторженные толпы: надеясь на сто двадцать четыре форта, легкомысленная публика считала, что бояться нечего.

Во всем, что не касалось денег, король не пожалел средств, дабы успокоить своих подданных. Он даже самолично прогуливался среди них с зонтиком; но этот знак доверия мало кого тронул. Он пожимал руку каждому встречному; он раздавал кресты Почетного легиона в таком количестве, что рыночная цена на красные ленты подскочила на двести процентов (в результате чего у его величества, перепродававшего этот товар, очистилась кругленькая сумма). Но все эти милости и почести мало действовали на равнодушный народ; а враги Орлеанской династии, вылощенные молодые дворяне из партии генрихопятых, не снимали перчаток, боясь (как они утверждали), что им придется пожать руку достойнейшему из королей; республиканцы же стали носить сюртуки без петлиц, чтобы их не заставили вдеть туда красные ленточки. Курс акций на фондовой бирже не поколебался.

Воззвания обоих претендентов оказали свое влияние. Юноши из школ и кафе (этих знаменитых храмов науки), привлеченные благородным лозунгом принца Наполеона: "Свобода, равенство и война всему миру!" - толпами стекались под его знамя; аристократы же, естественно, поспешили предложить свою верность законному потомку святого Людовика.

И, в самом деле, мир не видел еще столь блестящих и благородных воинов, как те, что сплотились вокруг отважного принца Генриха. В его армии не было ни единого бойца, который не надевал бы лакированных туфель и свежих лайковых перчаток на утренний и вечерний смотр. Причудливые и нежные, как женщины, но храбрые и верные войска подразделялись на легионы: был там полк "Флердоранж", батальон "Розовая вода", добровольческий корпус "Фиалковая помада" и кавалерийская часть "Одеколон", - название выбиралось в зависимости от излюбленного аромата. Большинство воинов носили кружевные манжеты и напудренные парики с косичками, как в истинно рыцарские времена. Отряд тяжелых драгун под командой графа Альфреда де Хорсея выделялся железной дисциплиной, жестокостью и восхитительным покроем мундиров; вместе с этими славными кавалеристами прибыл из Англии прославленный герцог Дженкинс со своей великолепной пехотой. В каждом из пехотинцев было шесть футов росту. У каждого в петлице был букетик самых лучших цветов; они припудривали волосы, носили блестящие аксельбанты и треуголки с золотой оторочкой. На них были узкие бархатные панталоны до колен, как требовала форма этого рода английской пехоты: и ноги их были столь совершенной формы, что герцог Бордосский, обнимая на смотре их очаровательного командира, сказал: "Дженкинс, доселе Франция еще не видела таких икр". Это грандиозное ополчение было вооружено огромными дубинами или тростями, богато отделанными золотом, длиной от кончиков ног до носа своих владельцев. Ничто не могло устоять перед этим ужасающим оружием, и, без сомнения, нагрудники и украшенные перьями шишаки французских кирасиров расплющились бы от их ударов, если бы им когда-нибудь довелось встретиться в смертельной схватке. Между этим отрядом в армии принца и ирландскими вспомогательными силами шла непримиримая вражда. Увы, это неизбежно в военных станах! Сыны Альбиона не забыли тот день, когда дети Эрина оказались под их жестоким игом.