Уильям Теккерей - Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим

Едва его привели в кордегардию под конвоем, как старый генерал, дожидавшийся там, бросился ему на грудь и обнял - впервые, говорят, за много лет.

- Он здесь, господа, - воскликнул генерал, рыдая, - слава богу, он непричастен к грабежу! - а потом упал в кресло, не в силах совладать с чувствами, которые, по словам присутствовавших, было тяжко наблюдать у человека столь прославленной храбрости, известного своей суровостью и хладнокровием.

- Грабеж?! - воскликнул молодой человек. - Клянусь небом, руки у меня чисты! - И тут между ними разыгралась сцена трогательного примирения, после чего молодого человека отвели из кордегардии в тюрьму, откуда ему уже не суждено было выйти.

В ту ночь герцог ознакомился с бумагами, оставленными у него Гельдерном. Он, видимо, только что приступил к их чтению, когда отдал приказ о вашем аресте; ведь вы были взяты под стражу в полночь, а Маньи - в десять часов вечера; после этого старый барон еще заезжал к его высочеству протестовать против ареста внука и был встречен ласково и милостиво. Его высочество заявил, что уверен в невиновности молодого человека, тому порукой знатное происхождение и кровь, текущая в его жилах. Но против него тяжкие улики: известно, что он в этот день беседовал с евреем с глазу на глаз; что у него имелись на руках большие деньги, которые он тут же проиграл, и заимодавцем его был, по-видимому, тот же еврей; что он отправил слугу вслед за евреем, а тот, узнав, когда банкир уезжает, подстерег его на пути и ограбил. На шевалье пало тяжкое подозрение, и простая справедливость требует, чтобы его взяли под стражу; тем временем, пока он не докажет свою невиновность, его будут содержать не в позорном заточении, а сообразно имени и заслугам его славного деда. С этим уверением и дружеским рукопожатием принц отпустил в тот вечер генерала де Маньи; и ветеран удалился на отдых, почти утешенный в своем горе и уверенный в скором освобождении Максима.

Наутро, едва рассвело, принц, видимо, читавший те письма всю ночь напролет, в гневе кликнул пажа, спавшего в комнате через коридор, приказал подать лошадей, которых всегда держали для него взнузданными на конюшне, и, бросив всю пачку в шкатулку, передал ее пажу с приказом следовать за ним с этой ношей. Юный паж (мосье де Вайсенборн) рассказал это юной даме, принадлежавшей в то время к моему двору, - теперь она мадам де Вайсенборн, мать многочисленного семейства.

По рассказам пажа, с его августейшим господином произошла за эту ночь разительная перемена, - он еще не видал его таким. Глаза налились кровью, лицо было мертвенно-бледное, платье висело, как на вешалке, и этот человек, всегда являвшийся на смотры подтянутый и аккуратный, как любой его сержант, скакал на заре по пустынным улицам с непокрытой головой и развевающимися по ветру непудреными волосами, производя впечатление сумасшедшего.

Паж со шкатулкой в руках грохотал следом, еле поспевая за своим господином; так они проскакали от замка до города и через весь город до усадьбы генерала. Часовые у подъезда испугались при виде странной фигуры, бежавшей к ним от ворот, и, не узнав герцога, скрестили штыки и преградили ему дорогу. "Дурачье! - воскликнул Вайсенборн. - Да ведь это же принц!" Он дернул ручку звонка, словно то был набатный колокол, привратник не спеша распахнул дверь, и его высочество ринулся к спальне генерала - все так же провожаемый пажом со шкатулкой.

- Маньи, Маньи! - загремел принц, барабаня в запертую дверь. Вставайте! - И на испуганные вопросы за стеной отвечал: - Это я, принц Виктор! Вставайте! - Наконец дверь открылась, и генерал, показавшийся на пороге в robe de chambre {Халате (франц.).}, пригласил принца войти. Паж внес шкатулку и получил приказ дожидаться в прихожей. Однако в спальню мосье де Маньи открывались из прихожей две двери - большая, которая, собственно, и была входом, и маленькая, ведущая, как это часто бывает в домах на континенте, в небольшой чулан за альковом, где стоит кровать. Эта дверца была открыта, и мосье де Вайсенборн видел и слышал все, что происходило рядом.

Встревоженный генерал спросил, какой причине он обязан столь ранним визитом его высочества, на что принц ответил не сразу: он вперился в старика безумными очами и забегал по комнате взад и вперед.

Наконец он сказал: "Вот причина!" - и ударил кулаком по шкатулке; спохватившись, что с ним нет ключа, он бросился к двери со словами: "Должно быть, он у Вайсенборна", - но заметил висящий на стене couteau de chasse {Охотничий нож (франц.).}, сорвал его с крюка, сказав: "И это сгодится", - и принялся ковырять им ларчик красного дерева. Кончик ножа сломался, принц злобно выругался, но продолжал орудовать обломком, больше отвечавшим его цели, чем длинное заостренное лезвие, и наконец взломал сундучок.